В 16.15 по спикеру (есть такое радиоустройство на корабле, по которому передаются все распоряжения и объявления для экипажа и научного состава) раздался голос штурмана: «Вниманию экспедиции! Легли в дрейф, правым бортом на ветер. Глубина — 2610 метров. Можно начинать работы». Это и было начало полигона. Для людей, не совсем компетентных в нашем океанском деле, поясню: дрейф означает остановку, когда судно стопорит двигатели и в полном смысле слова отдается на волю волн. Про глубину говорят, чтобы знали, какой длины трос опускать. Про ветер — потому что на полигоне можно работать только с наветренной стороны, иначе судно, дрейфуя, может повредить приборы.

Сегодня гидрологи работают с правого борта. Сегодня постановка буйковой станции. Она ожидалась уже несколько часов, и уже несколько раз я спрашивала Неймана: «Начали!» «Нет еще, — отвечал он, — никак не можем найти глубину». Теперь, значит, нашли. На палубе Павлов, Егорихин и их добровольный помощник из отряда цифровых устройств Михаил Борковский. Снова навешивают приборы на трос, только теперь их прикрепят к бую, чтобы получить более точные данные, не связанные с движением самого судна.

Проходит час, два, три. В семь часов на пеленгаторном мостике собирается народ: сейчас будут опускать буй, а это очень зрелищное событие. Серая рябь облаков на малиновом фоне. Кто-то нацеливает фотоаппараты в небо (закаты в океане — излюбленная тема), а кто-то — все-таки на буй. Буй, громадный красный цилиндр, лежит еще неподвижно на своем месте. Но над ним уже вяжут железные петли троса, уже навис крюк, уже старпом Стренадько машет руками, выкрикивая слова команд, которых нам не слышно, но которые матросы тут же выполняют. Дело прошлое, глядя на это в первый раз, с чувством восторга записала для себя: «Старпом делает взмах рукой и в ту же секунду становится похожим на дирижера. Музыка, которой он управляет, беззвучна, но впечатляюща. Руки простерты. Руки скрещены на груди. Одна взмывает вверх, другая идет в сторону. Оказывается, каждое положение рук соответствует команде, когда майнать, когда вирать и т. п.». Ребята увидели, и с моей легкой руки так и пошло: «дирижер» да «дирижер».

А буй уже поплыл над палубой, чтобы через минуту очутиться за бортом. На конце его мачты мигает белый фонарь. Он станет посылать нам световые сигналы по ночам из океана, ведь он останется один, мы уйдем. Мы уйдем и вернемся к нему только через несколько дней, чтобы поднять его вместе со всеми приборами, собиравшими для нас информацию. И снова будет картинное зрелище — картинное для тех, кто наблюдает, и напряженный труд для тех, кто в этом участвует. «Обе малый вперед! Курс 230!» — распорядится капитан Михаил Васильевич Соболевский, и вахтенный матрос Слава Панской повторит: «Обе малым вперед! Курс 230!» Так принято, слова команд повторяются точь-в-точь, чтобы отдающий их был уверен, что его правильно поняли. «Обе стоп! Держать курс 234!» Обе — это о двух корабельных машинах. «Подруливающее влево!» «Второе подруливающее влево! Право не ходить!» Мы точно и изящно подойдем к бую, и последняя команда: «Стоп подруливающее!» — раздастся тогда, когда буй возьмут на гак, то есть подцепят его крюком большой лебедки. Точный глаз, интуиция, опыт капитана в соединении дают действия, которые иначе, чем артистическими, не назовешь.

«Гидрология — царица полей», — не раз повторял начальник экспедиции директор Института океанологии доктор физико-математических наук профессор Андрей Сергеевич Монин, имея в виду гидрофизические поля. Но что бы могли сделать гидрологи одни, без помощи палубной команды, без четко работающей вахтенной службы! На корабле без взаимовыручки нельзя. Вот почему океан «просеивает» людей: плохие рано или поздно уходят, остаются хорошие.

Имени Тареева

Полигон номер четыре был одним из четырех полигонов, проведенных нашей экспедицией на экваторе. Более всего остального гидрологов интересовало экваториальное противотечение. Подобные противотечения — сравнительная новость в океанографии. В Атлантическом и Тихом океанах — это постоянное движение вод, обусловленное постоянными пассатными ветрами. В океане не может существовать гор из воды или, наоборот, ям; что-то должно компенсировать отток воды, уносимой течениями. Существует гипотеза, что не только в планетарном, но и в региональных масштабах каждый поток компенсируется противопотоком. Тихоокеанское противотечение было открыто американцем Кромвеллом в 1952 году, а описано в 1954-м и тогда же получило его имя. Атлантическое было обнаружено, советским научно-исследовательским судном «Ломоносов» и названо противотечением Ломоносова. Проводились их систематические исследования.

Индийскому океану повезло меньше. Тем не менее 31-й рейс «Витязя» в 1959 — 1960 годах дал первые результаты. Советские ученые наблюдали весьма любопытное явление.

Зимой (имеется в виду зимний период северного полушария) поверхностные воды на экваторе текли на запад, а подповерхностные — на восток (в то время как летом картина была прямо противоположной).

В научной печати появился ряд сообщений об экваториальном глубинном противотечении в Индийском океане, о том, что это противотечение существует только зимой, в связи со сменой ветра по сезонам. Но только когда американцы стали ссылаться на «карты Овчинникова», об этом заговорили всерьез.

И вот — наша экспедиция, получившая уникальные результаты. У нас было восемь буйковых постановок, да еще шесть — «Академика Вернадского», судна, работавшего вместе с нами.

Виктор Нейман, начальник гидрологического отряда:

— Мы промерили океан на 74 горизонтах, получив 70 тысяч реализаций скорости и направления течений и 12 тысяч — температуры. Мы получили такие градиенты скорости, которых раньше никто не обнаруживал: поверхностное течение на запад — 2,5 узла, подповерхностное на восток — 1 узел. Американцы, исследовавшие западную часть океана с дрейфующего судна, имели менее надежные данные. Уникальность нынешних данных обеспечена систематическим автономным инструментальным изучением.

Мы сидим в каюте Неймана, где на книжной полке, на столе, на диване навалены груды тонких белых журналов — труды по океанологии, издания института, в которые хозяин каюты, кажется, ежедневно упорно погружается: «Ученый должен копить и копить». При этом он сочинял новогодний праздник, его назначили редактором стенной газеты, по вечерам (разумеется, свободным от палубных работ и работ в лаборатории) он режет из дерева разные удивительные фигуры, а также одушевляет любое общество, собравшееся с научными и — гораздо реже — с ненаучными целями. Ему тридцать девять лет, кстати, день его рождения праздновался на корабле. В 1969 году он участвовал в 5-м рейсе научно-исследовательского судна «Академик Курчатов».

Судно работало у восточных берегов Южной и Северной Америки, там, где мощные меридиональные потоки составляют начало Гольфстрима. Основное течение идет на север, а советские ученые открыли противотечение, идущее на юг. Была также обнаружена непосредственная связь этого Гвиано-Антильского противотечения с экваториальным противотечением. За это открытие группа ученых получила Государственную премию СССР. Стал лауреатом Государственной премии и Виктор Нейман.

Я вспоминаю, как однажды он взял слово на утренней планерке — ежедневном рабочем ритуале на нашем судне:

— Мы получили материалы, которые внесут существенный вклад в разработку теории течений и противотечений.

С нами в рейс должен был пойти Борис Тареев. Вы все знаете, Тареев был ведущим ученым, крупнейшим специалистом по динамике океана. Его работы по теории течений, гидродинамической неустойчивости, циклогенезу и внутренним волнам в океане широко известны у нас в стране и за рубежом. Его глубокие теоретические работы всегда подкреплялись оригинальными экспериментальными данными, приобретая особую значимость. Я предлагаю назвать это противотечение именем Тареева.

В день, когда Бориса Тареева не стало, капитан написал стихи, начинавшиеся строкой: «Не умирайте, хорошие люди!»

Пусть будет все: и победы, и слабости,

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.