Он выпил молоко прямо из горлышка, не передохнув, а небольшой кусок хлеба повертел-повертел в руках и положил обратно на стол.

- На черный день давай оставим...

Всю ночь Генка работал. Сперва он заново сколотил шлагбаум, потом вкопал вывороченные машиной придорожные столбики, потом возился с машиной.

На рассвете он уехал.

И Тоня - так звали девушку с переезда- еще долго искала глазами в степи его машину. А над горизонтом, над белесой туманной толщей всплывал огромный и неяркий шар солнца. Недалеко от будки, в мокрой, стынущей траве, зябким, но все еще бодрым голоском уговаривала Тоню перепелка: «Спать пора! Спать пора! Спать пора!»

Она верещала до тех пор, пока не прогрохотал мимо поезд. Он обдал Тоню жарким торопливым дыханием и сонным, неразбуженным покоем вагонов. Перед глазами замелькали желтые занавески в окнах, и только в одном, наполовину открытом, промелькнула тельняшка: какой-то моряк тоже встречал рассвет. А потом, когда Тоню сменили, она пошла по той самой дороге, по которой уехал на рассвете незнакомый парень, и видела впервые, как никнет от жары трава и какие синие волны бродят над степью.

Машины пошли через переезд на другой день, как раз в момент дежурства Зины Болотниковой.

- Ты понимаешь, Тонечка, - говорила она потом Тоне в общежитии, - так много машин этих вчера было, что впору поезда останавливать. Прямо страшно, никто и ждать не хочет, того гляди, опять шлагбаум поломают... А твой, ну этот, что аварию наделал, раза два забегал, тебя спрашивал...

- Какой он мой! - перебила подругу Тоня, но сердце забилось сильными и частыми толчками.

Давно улеглась жаркая пыль, давно растворился в знойном мареве синий, отработанный газ автомашин, и только запах, острый и сладковатый, все еще бродил над переездом. Ни машин, ни поездов пока не было. От солнца и жары Тоня спряталась в будке. Она легла на чистые, прохладные доски, расстегнула кофту, зная, что поблизости никого нет. И вдруг на пороге появился Генка в замасленной желтой майке.

- Вот это курорт, я понимаю! - сказал он и шагнул к ней.

Тоня сжалась, закрыла грудь руками и, не поднимая головы, сказала почти шепотом:

- Как не стыдно, уходи! Генка вышел и оттуда, с улицы, заговорил:

- Там машина без воды... Ехать нельзя...

Он унес ведро, а Тоня все еще не могла прийти в себя от смущения. Она чувствовала, как пылали кончики ушей и щеки, она прикладывала к ним ладони, а сама не спускала глаз с дороги. Пронеслись навстречу друг другу, содрогая землю, два поезда сразу, и от их стремительного бега, от их гудков и топота колес Тоня просто-напросто глохла. Прошли они с запада на восток и с востока на запад, и каждый словно хотел утащить Тоню с собой в своем горячем, неудержимом вихре. Они отделили ее от Генки, который был теперь со своей машиной уже на другой стороне переезда, она видела его, стоявшего на подножке кабины, через мелькавшие просветы вагонов.

Потом он вновь оказался перед ней, держа пустое ведро, а она говорила что-то ему, не слыша собственных слов, оглохнув от грохота поездов и от радости, которая вдруг захлестнула ее.

Генка выронил ведро, положил руки на ее плечи.

Тоня вздрогнула и сама удивилась тому, что не отбросила его рук, не отвела взгляда. Она рассматривала его лицо, сухое, обветренное, с горячим блеском в темных, расширенных глазах. Она видела в его зрачках себя, маленькую, крошечную.

Генка притянул ее к себе.

- Нельзя! - тихо, но твердо произнесла Тоня.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.