– Если хочешь, приходи провожать, – крикнула она ему вслед.

Он почти не спал ночь, весь день потом маялся, но в аэропорт не поехал.

2

Галим вышел на улицу и увидел, что дождь кончился, небо почти очистилось от туч, на противоположной стороне окна в домах мягко розовели, отражая заходящее солнце. Как всегда бывает после хорошего дождя, шли люди, много людей, под зонтами, в плащах и дождевиках, шли быстро, куда-то спеша, что-то свое догоняя. Светлые лужицы на веселых тротуарах отсвечивали тусклой синевой. А по обеим сторонам мостовой вниз, к вокзалу, текли ручьи, и на перекрестках появились мостки из промокших досок.

Хорошо было Галиму идти, ощущать свежесть воздуха, видеть опрятный, чистый город, капли дождя на тугих листьях деревьев. Он бродил так часа два, пока стемнело и зажглись фонари и неоновые вывески. Асфальт почернел, а лужицы теперь стали розовыми. Ему захотелось одиночества, и он оказался в парке, на дальней, очень темной аллее. С деревьев все еще капало, под большой елью, невидимые за густыми ветвями, горячо перешептывались двое.

Он вздохнул, вытащил из кармана сигарету, чиркнул спичкой. Спичка осветила худое лицо с орлиным носом, полные губы, и после того, как Галим уже прикурил, огонек еще некоторое время освещал длинные его пальцы.

Он часто затягивался, жадно глотал дым и думал о Фаризе.

«Вот, – думал он, – уехала, хотя давно было решено и обговорено, что поедем на Селигер, к истокам Волги». У него дух захватывало, он не мог не строить в своем воображении планов их совместной поездки, потому что это была еще одна страница необъятной России, которую они открыли бы для себя. С тех пор, как познакомились еще на третьем курсе университета, они часто ездили по стране, и им было до боли приятно открывать ее для себя – какая она большая, как достойна поклонения и любви своих сыновей. Они видели и простор, и березки, и сонные городишки, и колокола, и копны в степи, и пили воду Волги, и воду Байкала, и разговаривали с русскими людьми, стараясь произносить слова на русский лад, то цокая, то акая или окая, в зависимости от того, с кем говорили. На безлюдном полустанке где-то под Рязанью, помнится ему, поезд однажды остановился на минуту, и они купили у старушки чудесные полевые цветы. Она доставала их из ведра с водой, руки ее были с гладкой белой кожей. И лицо тоже было белое, истинно русское, с режущей синью в глазах. Ахнула тогда Фариза: «Смотри, смотри, какая красота!» И долго не могла успокоиться...

Галим докурил сигарету, прижег еще одну. Он шел тихо, улыбаясь в темноте своим воспоминаниям, попыхивая сигаретой, затягиваясь с прежней жадностью, но дым не глотал, а, подержав немного во рту, выпускал почти весь, кривил губы.

После темноты парка городские улицы оказались слишком яркими, даже те, что были плохо освещены. Галим вышел на залитый светом проспект, широкий и почти пустой в этот поздний час. Впереди он увидел пару. Молодой человек вел девушку, прижав к себе, полуобняв рукой, тихо шептал что-то на ухо, и она громко и счастливо смеялась.

Когда-то и Галим вот так же бродил по Нальчику, молодой, ласковый, бездумно говорил девчонкам волшебные, от которых они таяли, слова, уводил в парк... Потом появилась Фариза. Она была гордой и неприступной. Он ухаживал за ней целый год, и она без особого восторга, даже порой, казалось ему, безразлично, принимала его ухаживания. Он клял и себя и ее, недотрогу, уходил к другим девчонкам, податливым и понятным, но с ними ему теперь было тоскливо, и он опять возвращался к ней. Она не укоряла его за непостоянство, была снисходительной, терпеливой и как будто загадочной.

На летние каникулы она неожиданно позвала его в долгое путешествие, и он, изумленный и обрадованный, потерявший голову от счастья, поехал. Она восторженно принимала дорогу, вокзалы и встречи, с ним же держала себя просто и естественно, как со старым приятелем. А ему этого было мало, хотелось большего, и он как-то, слегка выпив в вагоне-ресторане, обнял ее в тамбуре, когда они возвращались, прижал к себе. «И я кое-что вижу, не слепая, – сказала она спокойно. – Я тебя тоже люблю, знай...»

Потом, уже в Нальчике, она так ни разу и не позволила им пройтись в обнимку по улице. Но в редкие вечера, когда у них была крыша над головой, когда в окне теснились звезды или за стеклом по снегу бежала лунная дорожка, – в такие редкие вечера она была сама нежность...

Все было у них хорошо: и увлекательная работа (он – сотрудник научно-исследовательского института, она – работница музея), и интерес их к Родине, к России – большой в пространстве и времени стране, и их счастье – спокойное, без бури и изматывающих неясностей. До того было хорошо все последние годы, до того жизнь полна и полны были чувства, что Галим если и волновался, только по пустякам, и волнение это быстро проходило, и вновь наступало умиротворение.

А теперь, медленно шагая по неуютному ночному проспекту, глядя с завистью на парочку, он чувствовал в себе пустоту. Что-то случилось с их счастьем, с которым он так свыкся, которое принимал как должное, само собой разумеющееся... Что же, что?..

«А! – сказал Галим себе вдруг. – К черту! Устал, не хочу думать. Утро вечера мудренее. Поговорим завтра – и все прояснится».

Тетушка Сакинат после его звонка дверь открыла не сразу, поворчала, что он долго задерживается, хотя его Фариза уехала. Подала ужин и пошла досыпать. Галим поел, покурил в коридоре, посидел, отдыхая сердцем, гоня прочь от себя невеселые мысли, потом лег на диване в своей комнате и заснул сразу, как только отяжелевшая голова коснулась подушки.

3

Проснулся он рано, проснулся с тайным предчувствием радости. Позанимался с гантелями, до синевы выбрил щеки, умылся холодной водой.

Было солнечно, влагой тянуло от асфальта, мокрого еще после вчерашнего дождя. Мало было прохожих, но улицы теперь не казались пустыми. Он вышел просто так, прогуляться, но когда на остановке обнаружил первый пофыркивающий автобус, сел в него и поехал в Долинск.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.