Подруги

И, действительно, сели. Идешь на урок, как на каторгу. В пятом классе Женька Борькин буквально издевался над ней. А чем помог завуч? На педсовете ехидничал, что она сама путается в разборе: неопределенно - личное предложение назвала как - то безличным. А знал ли завуч, какой мукой был для нее каждый урок, когда неизвестно, что делать: объяснять или налаживать дисциплину?! Выгоняла из класса Борькина: доводил. И ее же упрекали в отсутствии педагогического такта. «Удаляя из класса ученика, учитель расписывается в своем бессилии», - сказала Анна Аверьянов - на, директор. Из - за ерунды, из - за описки на доске, поднялось в классе такое, что рассказать невозможно. Марина захлопнула журнал, выбежала из класса. Поняла: никакая она не учительница. И написала заявление об уходе. Плакала целый день. И вот собралась сразу, уехала, не сказав никому...

Вдруг, отшвырнув к ногам одеяло, Глафира села. В комнате было темно, Марина не могла видеть подругу, слышала только ее прерывистое дыхание. Невыносимая тоска сдавливала Марине грудь.

- Не могу я. Понимаешь... Лучше камни ворочать!

- Легкомысленная ты, - медленно проговорила Глафира. - Мамина дочка...

- Мамина дочка?! - Марина вдруг закричала: - Да знаешь, как я живу там?! Ни родных, ни знакомых. Днем - школа, ночью - тетради. Слова не с кем сказать!

Она тоже хотела подняться, но Гафийка, припав к подушке, обняла подругу за вздрагивающие плечи и уговаривала, словно ребенка:

- Да не плачь ты... Обдумай все хладнокровно.

- Чего думать?! Пусть делают со мной что хотят.

- Чудная, - шептала Глафира. - Ребята - они не злые совсем... Они - ну, просто дети. Ты полюби их - и будет легко работать. Главное, полюби.

- Нет, - подумала вслух Марина. - Никакая я не учительница.

Потом они долго молчали. Марина смотрела в темноту, и в голове у нее была какая - то путаница. Как дальше жить, неизвестно.

В окно, осветив на мгновение комнату, ворвался свет автомобильных фар. За окном протарахтел грузовик. С улицы приглушенно, точно из закупоренной банки, донеслись голоса.

- Перов, механик, мне предложение сделал, - неожиданно созналась Гафийка.

- И пойдешь за него? - спросила Марина без любопытства.

- Не знаю. - Гафийка помолчала немного. - Наверное, пойду.

Потом и голоса на улице смолкли. Стало совсем тихо. Только тикал будильник, отсчитывая секунды.

Утром, когда Марина только еще открыла глаза, Глафира, одетая и причесанная, уже возилась у керосинки, срезая ножницами обгоревшие концы фитилей.

- У меня первый урок, - объявила она. - Потом я дежурная. Встанешь - пей чай.

Марина повернулась лицом к стене. В сердце копошились нехорошие чувства. Все, что вчера казалось решенным, даже отрезанным, на самом деле было куда сложнее. Уехать домой, в родной город, под крылышко мамы? Ей очень хотелось уехать, и все - таки самолюбие протестовало. «Какая же ты слабенькая!» - шептало оно. Пустяки: пусть слабенькая. А как объяснить маме все это? Ведь мама так гордилась тем, что дочурка - учительница! Выходит, напрасно гордилась...

Гафийка ушла. Одевшись, Марина долго сидела у стола неподвижно. Наступило позднее зимнее утро. Свет лился в окно, а в комнате горела лампочка. Наконец Марина решилась: достала листок бумаги, нашла у Гафийки конверт. Написала ровным ученическим почерком: «Мамочка, дорогая! Не удивляйся этому письму. Я ушла из школы и хочу вернуться домой. Устроюсь на любую работу, только не в школу. Потом все объясню, но я должна знать, как ты к этому отнесешься». Подумав немного, добавила: «Я жива и здорова». Запечатала конверт и, не подписав обратного адреса, спрятала в чемоданчик.