Начало пути

Парнишка слушал, недоверчиво прищурив один глаз. Но при имени Сеньки между пухлыми, пунцовыми губами сверкнули крупные чистые зубы.

- Сенька всегда встрянет... - неожиданно пискливо отозвался он и, ловко спрыгнув с подводы, оказался на полголовы выше маленькой Лёли, вероятно, поэтому тон его сразу стал мягче и снисходительнее:

- Залазь в рундук. Вот тут располагайся, где я сена подгортнул. Сейчас мой самолёт стартует. Ну, экспресс «МУ-2», трогай!... Цоб!... Цоб!...

Повозка свернула на дорогу и потащилась мимо огородов, шелестящих рядов кукурузы и уже клонящих головки подсолнухов. Вдали, в переливчатых струях марева, колыхалась, будто дышала, изжелта-серая степь с разбросанными по ней острогорбыми скирдами сена.

Колька снова вытащил газету, расправил её на своих коленях и ткнул пальцем в середину:

- Смотри, опять делегаты США на дыбки полезли... Задиристые, спасу нет! Выходит, в точку Иван Егорович стишок сочинил...

Колька наморщил короткий нос, видимо, что-то припоминая, потом вдруг выпалил скороговоркой:

- И с чего такая спесь, потому что базы есть, ну а наш советский баз обижать себя не даст... Ловко? А базы-то новые всё строят да строят!...

- А кто это Иван Егорович?

- Ветфельдшер наш. Третьего дня отвёз его в больницу. Как и дождусь, не знаю... По всякому делу - к нему.

Колька зажмурил глаза и покрутил из стороны в сторону головой, выражая, видимо, этим своё безграничное восхищение Иваном Егоровичем.

Лёле очень хотелось ещё порасспросить его, но солнце, достигнув зенита, казалось, свалило на её плечи непосильную тяжесть своих лучей. Она зевнула раз, другой, прижала круглую щеку к своему плечу и задышала глубоко и ровно.

Когда она открыла глаза, ей показалось, что спала она всего несколько минут: всё такой же извилистой, серой лентой тянулась дорога, всё так же беспрестанно мотали головами и хвостами быки, отгоняя назойливых мух. Но рядом с повозкой уже скользила по притоптанной траве резко очерченная тень.

- От той балочки конзаводская земля начинается, - показал Колька длинной хворостиной, которой он всё взмахивал над быками, но ни разу не ударил их. - Вон лошади наши пасутся, видишь, все до одной чисто золотые... А там дом жилой для табунщиков, аккурат возле крайнего табуна...

- Это и есть завод? - удивилась Лёля.

- Сказала тоже, завод! Весь завод и в три дня на моих «МУ-2» не объедешь... Это только девятая конная точка. Семь километров в сторону - центральная усадьба. Контора там, больница, и всё начальство живёт.

Лёля пригляделась к ослепительно белому домику, одиноко стоящему в степи, и спросила тревожно:

- Как, по-твоему, мне на этой точке придётся жить или в усадьбе?

Колька смахнул хворостиной со спины быка зеленоватых оводов и внимательно осмотрел Лёлю от светлых кудрявых волос до узких ступней в многоцветных «танкетках».

- Это как в конторе определят, - ответил он, подёргивая острым плечом. - Иван Егорович на нашей точке квартирует. А чего не жить? В степи воздух лёгкий - меня так и не оттянешь. Тут думать хорошо.