Береза Картузская

Комендант произносит речь:

- Никакого закона над вами не существует, кроме нагайки и револьвера. Если хотите выйти отсюда живыми, должны слушаться.

Остаток ночи провели в камерах на нарах, которые кишели паразитами. Тюфяков не было. Спали на голых досках. Лежать на спине нельзя: ширина доски - 5 дюймов. Так и лежали на боку.

Подняли на рассвете... Начался лагерный день, несказанно длинный, многострадальный.

- Мы чувствовали себя счастливыми, - рассказывал мне один из бывших политзаключенных, - если удавалось попасть в рабочую дружину: рыть канавы, класть мостовую, корчевать деревья, возить камень и песок.

Чтобы по достоинству оценить это «счастье», нужно знать условия каторжного труда. Колючий кустарник - и тот вырывался руками. Чтобы бороновать землю, заключенных впрягали вместо лошадей.

Но разве можно все это сравнить с «упражнениями» на тюремном плацу?

«Упражнения» начинались с бега. После сорока пяти минут бега разрешалось пять минут идти шагом. Сто пятьдесят раз заставляли, по свистку, плашмя падать и вставать. На коленях люди ползли по битому щебню. И так почти весь день.

Плац был местом массовых экзекуций. Ежедневно отсюда уносили десятки замученных, обезображенных, мертвых тел.

Одно, даже случайно оброненное слово могло стоить человеку жизни. В лагере не разрешалось ни с кем разговаривать.

Кормили реденькой перловой или просяной крупой, давали немного картошки. Утром к ячменному кофе без сахара отпускали ломтик хлеба размером в спичечную коробку. После еды - чистка котелков и... «упражнения» с котелками. Вместе с людьми их валяли в грязи, заставляли снова чистить и снова валяли.

В камерах днем не разрешалось сидеть на нарах. Можно было только стоять у стены: то смирно, навытяжку, то вольно. Полицейские забавлялись тем, что загоняли людей под нары.

Малейшее нарушение «внутреннего распорядка» каралось карцером. При «бунте» могли и пристрелить. Состояние «бунта» определялось тюремщиками.

От заключенных требовали выдачи сообщников, перехода на службу в полицию.

Один из местных жителей рассказывал:

- Иногда меня подводили к забеленным окнам, открывали рамы и показывали мой дом.

- Посмотри, - говорили они, - ты оставил там отца - старика, мать - старуху, жену и двоих детей. Они голые, босые, голодные. Жена твоя тяжело больна. Недавно ее отвезли в больницу, она звала тебя на помощь. Разве ты не муж ей? Разве ты не отец своим детям? А ты сидишь здесь! Мы не допустили твою жену к доктору. Она умрет, и ты ее никогда больше не увидишь. Мы знаем, что ты коммунист, назови имена других - и ты свободен.

Долгое время после этого разговора человек не мог вспомнить имени родного сына.

Расчет был на отчаяние: сопротивление бессмысленно, воля сломлена, человек превращен в жалкое свое подобие, чувства атрофированы, рассудок потерян.

И вдруг новичок, на которого обрушился весь этот кромешный ад, слышит где - то рядом с собой спокойный и твердый голос: «Держись!» Он не знает человека, который произнес это простое и великое слово. Но он начинает понимать, что он здесь не один, что о нем помнят, о нем кто - то заботится. Скольким узникам слово это возвращало мужество, выдержку, стойкость!