Утверди себя делом!

Вероятно, кому-нибудь покажется преувеличением, но когда все кончилось... я поднялась, чувствуя себя старше на опыт целой человеческой жизни. И мне было трудно вернуться издалека, из взрослого мучительного и прекрасного мира в простую реальность, где я была девчонкой в ветшающей бархатной блузке и неказистых туфельках, усердно покрытых черным лаком ради бала... и нужно было улыбаться и что-то отвечать на нелепый вопрос: «Как вам понравилось?» – как будто об услышанном можно было говорить обыденными словами.

Постепенно я вернулась в простую реальность, с увлечением танцевала все танцы подряд... Алексей молчал и сверху вниз смотрел мне в лицо вопросительно и нежно.

Трамваи уже – или еще – не ходили. Мы вышли в долгий-долгий путь пешком. За заборами окраинных домишек вовсю цвела сирень. Алексей подсадил меня на плечо, я без зазрения совести наломала лучших веток и скомандовала спуск. Алексей опустил меня на землю и повернул к себе. Зачинающаяся утренняя заря освещала его красивое лицо с появившимся выражением торжественной решимости. И слова он произнес такие торжественные, что от удивления я их не сразу поняла:

– Я хочу просить вас быть моей женой!

То, что сказал сейчас Алексей, было самым настоящим и первым в моей жизни «предложением». Ну, точно как в романах прошлого века. Я была взволнована и испугана. Что отвечают в подобных случаях, чтобы не обидеть и не согласиться? Проще всего – убежать, но как убежишь, когда он держит тебя за локти и когда до дому километров шесть, а трамваи не ходят!

– Ну, какая из меня жена? – ответила я и осторожно высвободила локти. – И учиться мне еще пять лет!

Считая, что ответ дан, я первой зашагала дальше. Алексей догнал меня, взял под локоть и все тем же торжественным тоном сказал, что будет ждать, пока мне исполнится восемнадцать, а что он старше – это хорошо, он сумеет создать для меня все условия, любое мое желание сможет удовлетворить, я никогда не узнаю нужды, трудностей и огорчений...

Боже мой, «все условия»! Никаких «трудностей и огорчений»!

Самые грозные аккорды загудели, застонали в моей памяти. Вырываясь из них – нет, из-под них, как из-под обломков крушения, – возникла та будоражащая, неистребимо жизнерадостная мелодия... И снова сверкнул – как не вполне понятное мне самой предчувствие – миг осознания своей судьбы. С почти недоступной горной высоты Алексей заманивал меня на тихий, уютно обставленный пятачок... Если бы я умела высказать ему, что открыла мне музыка Бетховена – в жизни и в себе самой! Но сегодняшнее откровение жило лишь в ощущениях, не выраженное словами... оно трепетало в самой глубине души, а слова подвертывались обыденные, девчоночьи.

Пошучивая, я говорила, что из меня получилась бы невыносимая жена. Своенравная и упрямая. Такой жены и не увидишь – или сидит, уткнувшись в книгу, или бегает по всяким комсомольским делам!

Алексей не придавал значения моей болтовне, вероятно, счел ее девичьим кокетством, а потом сказал, будто спрашивая, но, в сущности, уточняя что-то само собою разумеющееся:

– Но когда вы выйдете замуж, вы же оставите комсомол и все прочее?

Вопрос прямо-таки хлестнул меня. В милейшей форме мне предлагалось ОТРЕЧЕНИЕ – да, да, отречение! – и не под угрозой смерти, не под пытками, как комсомолке Айно из карельского села Тихтозеро, замученной белобандитами за отказ отречься от своих убеждений... Нет, ради «всех условий», ради мещанского благополучия без трудностей и огорчений...

– Никогда! Понимаете, ни-ког-да! И замуж за вас не выйду! – Увидев его несчастное лицо, поспешно добавила: – И вообще замуж не выйду! Ни за кого!

Мне было жаль Алексея, он не был ни в чем виноват, он просто не понимал, я злилась на себя и только на себя: что же я за человек и как лоту, если можно надеяться, что я ОТРЕКУСЬ?!

Это было как удар гонга в моей судьбе. Один из таких моментов в жизни, когда говоришь себе: «Стоп! Задумайся и реши, как повернешь дальше свою судьбу, КАКИМ человеком ты пойдешь по жизни». Так вырабатываются нравственные первоосновы личности.

А потом были и другие, большие уже события. Скажем, смерть Ленина, когда я просто осознала, что надо посвятить жизнь продолжению его дела. Что. начать надо сейчас, надо немедленно чем-то помогать, что-то делать.

Я вела политкружок на заводе. Причем мне подсунули всех башибузуков, всех озорников. Мальчишек 17 – 18 лет. Мне надо было с ними справиться. Это было очень интересно и очень трудно.

И я справлялась с помощью наших обычных комсомольских методов, сделав, например, самого главного озорника старостой. В то время я поняла, в чем состоит противоречие моей жизни; я комсомолка, борец за дело рабочего класса, а рабочего класса я не знаю. Рабочие на меня посматривают снисходительно, как на девчонку. Подшучивают надо мной. А я их побаиваюсь. Какой же я борец? И я совершила поступок, который может показаться нелепым: бросила институт и пошла на производство, на фабрику.

Именно тогда комсомол Выборгского района стал для меня родным, именно тогда у меня появились и наблюдения и темы, которые легли в основу моей первой комсомольской повести – «Натка Мичурина».