«Трое в синих макинтошах»

Абесоломон Нартович снова бросал на картину энергичный взгляд, стараясь продраться в ее внутреннюю сущность и найти ее тайные изъяны.

— Нет, в самом деле неплохо, — уверенно повторял Абесоломон Нартович и еще более уверенно добавлял, как бы окончательно подавив своего внутреннего критика, как бы на собственном примере показывая художнику путь от сомнений к уверенности — просто хорошая, крепкая вещь...

Да что ты думаешь, мы против смелости?! — вдруг вскрикивал он, догадываясь о причине подавленности художника.

— Не в этом дело, — мялся художник, не зная, как дальше воздействовать на критическое чутье Абесоломона Нартовича.

— Не бойся своей смелости, — радостно поучал Абесоломон Нартович, — знай, что мы всегда за хорошую смелость...

Крепко сжав предплечье художника в знак поддержки хорошей смелости, он уже проходил дальше, уверенный, что восстановил внутренний мир художника.

Вот какой у нас покровитель муз Абесоломон Нартович, или просто Нартович, как его любовно за глаза называют художники. Теперь, когда вы его более или менее представляете, я продолжу свой рассказ об Андрее и его картине.

Когда черная машина, низко прошуршав, остановилась, не доезжая несколько метров до перекрестка, и Абесоломон Нартович, слегка обернувшись, поманил пальцем Андрея, я, стараясь не шевелить губами, тихо сказал:

— Чур, я с тобой.

Андрей ничего не ответил, и мы быстро пошли к машине. Абесоломон Нартович сидел, откинувшись на спинку, а его великолепная большая рука высовывалась из окна машины, державно отдыхая.

Я вдруг до щемящей кислоты во рту почувствовал, как я макаю крылышко цыпленка-табака в огненное сациви, а потом отправляю в рот остренькую цициматку да еще добрасываю туда мокрую, непременно мокрую редиску и отвечаю ему, урча:

— Да ведь это с какой стороны взглянуть, Абесоломон Нартович...

— А ты посмотри с точки зрения сегодняшних интересов, — говорит Абесоломон Нартович и, оглядывая ближайшие столики, добавляет: — Ладно, предлагаю за правильную линию...

— С удовольствием, Абесоломон Нартович, с удовольствием...

Не успела промелькнуть эта картина у меня в голове, как мы уже стояли возле машины. Абесоломон Нартович медленно повернул голову, несколько мгновений смотрел на Андрея, не поворачивая головы, мельком взглянул на меня, как бы принимая к сведению границы зараженной местности на случай, если придется объявить карантин, снова посмотрел на Андрея и медленно развел руками, выражая этим жестом свое катастрофическое недоумение.

— Клевета, — сказал он, и машина отъехала. Слегка высовывавшаяся из окна рука его, продолжая высовываться, опустилась, как бы в державном бессилии помочь отступнику.

— И это все? — только и успел я сказать, глядя вслед уходящей машине.

— Продолжение будет в другом месте, — мрачно пояснил Андрей, а потом, взглянув на меня, нервно хохотнул: — Чур, и ты!

В ближайшее время одна за другой с промежутком в два дня в «Красных субтропиках» появились две статьи, где картина называлась не иначе как «Трое в пресловутых макинтошах». Было, похоже, что для ослабления ее общего вреда кто-то наложил табу на самоупоминание цвета макинтошей.

Как только картину стали ругать в печати, нашлись четыре человека, признавших свое сходство с персонажами картины и на этом основании подавших в суд жалобу за оскорбление личности. Кстати, Цурцумия в их число не входил.