Пора взросления

Они же пишут «Тихий Дон», «Разгром», «Бронепоезд 14-69». Они ступают смело, без оглядок, на свой страх и риск, но безошибочно, в ногу с временем.

Взрослость - отнюдь не обладание суммой готовых на «все случаи жизни» решений - это способность в нужный момент самостоятельно принять верное решение!

В пору, когда мысль кружит в хранилище застывших знаний, когда инициатива, творчество декларированы, но не всегда обеспечены, появляется поросль «взрослых детей».

Поколение, принявшее в руки готовую, невыстраданную, не им завоеванную мудрость, поколение, взращенное на самых высоких, самых справедливых в мире идеалах, и поколение, без всякой закалки вкусившее горечь диссонанса между лозунгом и поступком. На глазах у этого поколения зашатались, усомнившись в «пути пройденном», некоторые из отцов, а с Запада хлынул поток веяний, пронзительно воспевший самоценность «самовыражающегося» индивидуума. Сложно пришлось этому поколению. Слишком высокие, слишком чистые идеалы были а нем заложены с детства, чтобы оно могло мириться с промедлением их воплощения. Нецельность психологии старших с пресловутыми «родимыми пятнами» казалась им вопиющей. Ведь ребенок по природе максималист: папа в его глазах или герой, или никуда не годится.

Цель ясна - коммунизм, - так зачем же медлить! Безоглядно бросались они на любой призыв страны: шли в геологи, просились в космонавты, ехали на целину, целыми классами выезжали на сибирские новостройки. Для них был просто необходим лозунг «Нынешнее поколение будет жить при коммунизме!»

Неполадки в хозяйстве страны, в организации труда не мобилизовывали их на борьбу, а вызывали смятение. Как же так, самая справедливая, самая правильная в мире общественная система - и такая мелочь, как отставание психологии? Они замечали все случаи равнодушия, своекорыстия, бюрократизма, потому что обладали зоркостью, остротой взгляда на всякие несправедливости, свойственные юным, но все это рождало в них неосознанный протест: причина была неясна, ее виновник невидим. Дело обстояло не так уж мрачно. Основная масса молодежи выстояла, закалилась, она была рождена здоровым и сильным организмом, какая-то часть ее отстала. Эта часть породила в литературе два крайних полюса.

Одни, чувствуя свою полную неспособность разобраться в происходящем, отказались от «социологии». Бурливый мир «вечных» чувств, проповедь «естественного» свободного человека, защита общечеловеческих истин - все это получило даже теоретическую основу в печально известной «теории самовыражения».

Другие, отказываясь от размышления, от разрешения естественных сомнений, пытались печатью твердого шага, медью трубного голоса, треском многострочных деклараций убедить себя и других в абсолютной правильности мира.

Но ведь и старшие мечтали о времени, когда «все задачи будут решены и все решенья будут неизменны...» Стремление к стабильности, к покою - это вечный антипод развития, творческого беспокойства.

Прямолинейность, застывшая ортодоксальность всегда была неполноценным эквивалентом цельности, ее заменителем за счет упрощения. Да и не вела ли непосильность в восприятии жизни к бегству либо в сумбурный, хаотический протест (например, «Оза» А. Вознесенского), либо к бодрячеству, железному оптимизму (пресловутая гражданственная риторика). Полюса имели один корень.

Беспредельности недостает мне в стихах Р. Рождественского, тоскует Л. Аннинский. Мы на пороге новой моды, которая ждет своего выразителя, предсказывает Л. Жуховицкий, почему-то упорно отождествляя моду с актуальностью.

Но «беспредельность», «новая мода» - это только смутное ощущение того нового, что буквально у нас на глазах рождается сегодня в обществе.

Многие старые формы организации, этики, экономики устарели, жизнь вырастает из них, они трещат, их уход неизбежен. Громадная жажда обновления, творческого участия в управлении экономикой, культурой страны охватила общество, стала главным критерием в оценке искусства.

Вспомните, с каким жарким одобрением встречали зрители те кадры в «Председателе», в которых сказались инициатива, творческая хватка Егора Трубникова в правдиво показанном конфликте с чинушами. И как сразу же увядал интерес, когда в финале фильма был показан благополучный, успокоенный, все победивший Председатель. И еще одно не удовлетворило в интересном, взволнованном фильме. Всем хорош Егор Трубников - честен, талантлив, самоотвержен, и все-таки он герой вчерашнего дня. Пресловутый «волевой стиль» руководства породил и волевое, с оттенком исступления и аскетического подвижничества, противодействие ему Трубникова. Но рядом с Трубниковым нет людей под стать ему, он сильный одиночка, подминающий всех окружающих, все другие рядом с ним - в пассиве. В такой расстановке сил в фильме правда, но правда вчерашняя, от которой мы сегодня отталкиваемся ради решения самой важной, неотложной задачи нашей жизни: заинтересованности, вовлечения в народнохозяйственный актив каждого.

У нас много накопилось негативной художественной литературы, обличающей, тан или иначе протестующей против неустроенных сторон жизни. Но много у нас и литературы, всерьез, ответственно задумывающейся об активном их преодолении. Г. Николаева, В. Кожевников, А. Рекемчук, В. Липатов, Ю. Трифонов, И. Лавров и многие другие создали художественно значительные характеры героев, с широким государственным мышлением, творчески вторгающихся в жизнь, активно борющихся за свои взгляды. Совсем не безупречен каждый из этих героев, они не всегда смело, по-новому решают одолевающие их моральные коллизии. Да, видно, и не всегда жизнь подсказывала художнику решение. Быть может, не случайно умирает герой повести В. Липатова Егор Сузун накануне самого решительного, самого трудного в своей жизни шага: начать безоглядную борьбу со всякого рода моральными компромиссами - писатель не смог показать конкретного воплощения этого шага.

И, видно, не случайно Г. Николаева не смогла найти иного выхода из сердечной драмы Бахирева, как в полном отказе героя от личного счастья, в самоотречении. Совершенно ясны при этом симпатии писательницы, она не жалеет красок для того, чтобы показать пустоту семейного союза Бахирева, страстно противопоставляет эти формальные обязательства полному человеческому счастью, на которое способен ее герой, но... выхода не находит. Этого выхода пока не содержит моральный и бытовой уклад нашей жизни, и большой и честный художник, дисциплинированный член общества, Г. Николаева смиряется перед неразрешимостью дилеммы: жизнь пока еще такова, что кто-то должен страдать, Бахирев или дети. Конечно же, писательница-гуманист становится на сторону более слабых: страдает Бахирев.

И тут-то мне видится объяснение того, почему литературные «взрослые дети» завоевали внимание читателя.

В пору сурового подчинения личной жизни долгу, отодвигания некоторыми писателями изображения личных психологических переживаний на задний план, по сравнению с производственными и общественными поступками героев, вдруг появляются писатели, которые подчеркнуто настойчиво обнажают потаенный мир интимных переживаний и чувств. Они, например, Е. Евтушенко, А. Вознесенский, Б. Окуджава, Б. Ахмадулина, В. Аксенов, просто бравируют своей беспредельной откровенностью, скрупулезным вниманием к каждому своему душевному движению, даже минутам слабости. Рассказывают об этом непринужденно, подкупающе доверительно, удачно используя опыт современной западной индивидуалистической культуры. Нет, я совсем не против освоения мастерства художников Запада, я убеждена, что нет вредных знаний, надо только помнить, что стиль художника неотрывен от его мировоззрения, и, заимствуя стиль, неизбежно заимствуешь и идеи.

Но как бы то ни было, интимность тона, откровенная обнаженность чувств в произведениях этих писателей, несомненно, подкупают читателя, изрядно изголодавшегося по литературе сердцеведения.

И хотя в большинстве случаев произведения этих писателей вызывают острое чувство неудовлетворенности незначительностью обнажающихся в них характеров, порой пустяковостью, оторванностью от большой жизни изображаемых ситуаций и коллизий, незрелостью и сбивчивостью идей, иллюзию о присущей им человечности, внимании к человеку они питают.