Вступительная статья и примечания С. Дзержинской

Печатаемые здесь в выдержках письма Феликса Эдмундовича Дзержинского в большинстве своём публикуются впервые. Большая часть этих писем написана Феликсом Эдмундовичем в период 1914 - 1917 годов в царских тюрьмах.

Всю свою жизнь Феликс Эдмундович посвятил борьбе за лучшее будущее человечества. «Не стоило бы жить, - писал он, - если бы человечество не озаряла звезда социализма, звезда будущего». Царское самодержавие сурово преследовало пламенного борца революции. Свыше одиннадцати лет провёл он в тюрьмах, ссылке и на каторге и был освобождён лишь в 1917 году февральской революцией.

Последние два письма написаны Дзержинским в 1918 году, когда он в качестве председателя ВЧК руководил героической борьбой против внутренней и внешней контрреволюции.

Как в годы подпольной работы, тюрем и каторги, так и в труднейшие моменты борьбы за сохранение завоеваний Октября, Дзержинский никогда не падал духом. Его непреклонная вера в победу коммунизма, его великая революционная страсть и железная воля в борьбе питались горячей любовью к трудящимся, ко всем угнетённым, его верой в силы рабочего класса.

За суровым обликом человека, беспощадного к врагам революции, таилось огромное, пламенное сердце, умевшее нежно любить детей, природу, жизнь.

Феликсу Эдмундовичу не пришлось испытать настоящего отцовского счастья - непосредственно следить за ростом и развитием своего сына. Мальчику было девять месяцев, когда Дзержинский впервые видел его несколько минут, и то в целях конспирации ему пришлось выдать себя за дядю ребёнка. А потом тюрьма снова разлучила его с сыном на многие годы. Все письма Дзержинского проникнуты горячей заботой о воспитании сына, в котором он хотел в будущем видеть человека, преданного идеям коммунизма.

После победы Октябрьской революции, руководя ВЧК, Дзержинский не переставал интересоваться судьбой миллионов советских детей. По его инициативе были созданы Деткомиссия при ВЦИК и трудовые колонии для беспризорных ребят.

Скоро исполняется 20 лет со дня смерти на боевом посту Феликса Дзержинского - верного рыцаря пролетариата, благороднейшего борца коммунистической революции, неутомимого строителя нашей промышленности, вечного труженика и бесстрашного солдата великих боёв, человека с кристально чистой душой и горячо любящим сердцем, чья жизнь, по определению товарища Сталина, была горение. Горение и геройская отвага в борьбе с трудностями».

24 (11) июня 1914 года

X павильон Варшавской цитадели

... В современном интеллигенте - два обособленных, почти не соприкасающихся друг с другом мира: мир мысли и мир действий, тончайший идеализм и грубейший материализм. Современный интеллигент совершенно не замечает ни действительной жизни, ни своей собственной. Не видит, потому что не желает видеть. Слёзы при виде игры на сцене, - и полное равнодушие, а то и жестокость на практике, в жизни. И поэтому важно внушить Ясику отвращение и омерзение ко лжи и комедиантству, весьма распространённым среди детей, берущих пример с нашего общества, а равно защищающихся этим оружием от власти взрослых. Ты - порукой, что необходимость в этом приёме защиты по отношению к взрослым ему не угрожает. Но лжи, источником которой являются социальные условия, устранить нельзя, а ограждать его от этих условий не следует. Он должен познать и осознать их, чтобы оказаться способным проникнуться чувством отвращения ко лжи или понять необходимость и неизбежность этой лжи, когда источником её являются чистые побуждения, когда эта ложь необходима в борьбе за более глубокую и более возвышенную жизнь.

Не тепличным цветком должен быть Ясь. Он должен обладать всей диалектикой чувств, чтобы в жизни быть способным к борьбе во имя правды, во имя идеи. Он должен в душе иметь святыню более широкую и более сильную, чем святое чувство к матери или к любимым, близким, дорогим людям. Он должен суметь полюбить идею - то, что объединит его с массами, то, что будет озаряющим светом в его жизни. Он должен понять, что и у тебя и у всех окружающих его, к которым он привязан, которых он любит, есть возлюбленная святыня сильнее любви к нему. Это святое чувство сильнее всех других чувств, - сильнее своим моральным наказом: «Так тебе следует жить и таким ты должен быть». Это чувство нельзя внушить, действуя только на разум...

Я помню вечера в нашей маленькой усадьбе, когда за окном шумел лес, а мать при свете лампы рассказывала о том, какие контрибуции налагались на население, каким оно подвергалось преследованиям, как его донимали налогами, и т. д., и т. п. Это повлияло на то, что я впоследствии избрал тот путь, по которому пошёл, и каждое насилие, о котором я узнавал (например, кражи, принуждение говорить по-русски, система шпионажа в гимназии и т. д.), было как бы насилием надо мною лично. И тогда-то я вместе с кучкой других ровесников дал (в 1894 году) клятву бороться с этим злом до последнего дыхания. Уже тогда моё сердце и мозг чутко воспринимали всякую несправедливость, всякую обиду, испытываемую людьми, и я возненавидел зло. Однако идти мне пришлось ощупью, без руководства, без указаний от кого-либо, и сердце и разум мои, пробиваясь к этой моей святыне, много утратили, много растеряли. Но у Ясика - ты и все мы. Ему не придётся идти ощупью, и он обретёт свою святыню, как наследие от нас...

Я так хотел бы, чтобы он был интеллигентным, но без «интеллигентщины». В настоящее время интеллигентская среда убийственна для души. Она влечёт и опьяняет, как водка, своим мнимым блеском, мишурой, поэзией формы, слов, личным чувством какого-то превосходства и так привязывает к внешним проявлениям «культуры», к определённому «культурному уровню», что когда наступает столкновение между уровнем материальной жизни и уровнем духовной жизни, потребности первой побеждают, и человек сам потом плюёт на себя, становится циником, пьяницей или лицемером. Внутренний душевный разлад уже никогда не покидает его...

Я - не аскет. Это лишь диалектика чувств, источники которой - в самой жизни и, как мне кажется, в жизни пролетариата. И весь вопрос в том, чтобы эта диалектика совершила весь свой цикл, чтобы в ней был синтез - разрешение противоречия. И чтобы этот синтез, будучи пролетарским, был одновременно «моей» правдой, правдой «моей» души. Обладать внутренним сознанием необходимости идти на смерть ради жизни, идти в тюрьму ради свободы и обладать силой пережить с открытыми глазами весь ад жизни, чувствуя в своей душе зачерпнутый из этой жизни великий, возвышенный гимн красоты, правды и счастья. И когда ты пишешь мне, что Ясика приводят в восторг зелень растений, пение птиц, цветы, живые существа, - я вижу и чувствую, что у него есть данные для того, чтобы воздвигнуть в будущем здание этого великого гимна, если условия жизни объединят чувство красоты с сознанием необходимости стремиться к тому, чтобы человеческая жизнь стала столь же красивой и величественной...

Я помню, что почти всегда красота природы (звёздная летняя ночь; лечь на краю леса, что-то тихо шепчущего, и смотреть на звёзды; в летний день, лёжа в сосновом лесу, смотреть на колеблющиеся ветви и на скользящие по небу облака; в лунную ночь на лодке выехать на середину пруда и вслушиваться в тишину, не нарушаемую ни малейшим шорохом, и - столько, столько этих картин...) вызывала во мне мысли о моей идее. И от этой красоты, от этой природы никогда не следует отказываться. Она - храм скитальцев, у которых нет уютных «гнёздышек», усыпляющих и убаюкивающих всякий более широкий порыв души...

И я мечтаю: если он способен видеть, слышать и чувствовать, быть может, впоследствии, когда он вырастет, жизнь ещё более заострит его зрение и слух и расширит чувство, и он в действительности сольётся с миллионами, поймёт их, и их песнь станет его песнью, и он проникнется музыкой этой песни и поймёт подлинную красоту и счастье людей. Он не будет поэтом, живущим на счёт поэзии, он свою песню создаст, живя общей жизнью с миллионами...

19 (6) января 1914 года

X павильон Варшавской цитадели

... Способность моя к умственному труду за последнее время почти совсем исчерпалась при прямо-таки ужасающей потере памяти. И не раз возникает мысль о полной неспособности в будущем жить, быть полезным. Но я говорю тогда себе: тот, у кого есть идея и кто жив, не может быть бесполезным. Только смерть, когда придёт, скажет своё слово о бесполезности... А пока теплится жизнь и существует сама идея, я буду землю копать, делать самую чёрную работу, отдам ей всё, что смогу. И эта мысль успокаивает, даёт возможность переносить муку. Нужно свой долг выполнить, свою судьбу пройти до конца. И даже тогда, когда глаза уже слепые и не видят красоты мира, душа знает об этой красоте и остаётся её слугой. Муки слепоты остаются, но есть нечто высшее, чем эта мука, - есть вера в жизнь, в людей. Есть свобода и сознание неизменного долга.

А о своей тюремной жизни не пишу - ты ведь её так хорошо до боли знаешь...

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.