Очкарик

- Дальше что? - спросил он, не здороваясь. - А дальше что?

- Ясно что, - сказал Илик. - Тюряга.

- Вот-вот, - поддакнул Козлов. - Я только не пойму, чего ты сам себе желаешь? И хлопцы твои? Я понять хочу. Так прямо он и разбежался исповедоваться первому начальничку! Микола сам знает, как ему жить, только бы дали...

- А как все-таки? Ну ладно, он не знает, как. Он знает, что здесь ему погано. В колонии он почти перековался. Но, выходит, зря.

- Чего тебе перековываться? - засмеялся Козлов. - Живи, как люди. Живи? И Миколу захлестнула злоба. Ох, он даст на прощание, будет помнить Козлов! И про зарплату - так ее так; и про соседский разговор насчет бандюг - правильно, мы и есть бандюги; и про ямки, которые заставляют рыть для чужого дяди. Эх, мать-перемать, начальнички! Он орал так, что в комнату заглянула дежурная из приемной. Микола понял, что вот сейчас его вытолкают из кабинета за неслыханное нахальство. И позовут милицию.

- Закройте дверь с той стороны, - неприятным голосом, каким положено говорить зампобыту, сказал Козлов дежурной. А на Миколу он поглядел как-то странно и сназал:

- Это черт те что с этими ямками! И вообще... Тут святой взвоет. Не то что такие щенки, как вы. Иди к своим, спроси, чего они хотят. Подумай сам, чего ты хочешь...

- Паспорт, вот что я хочу. Паспорт на руки. На совещании в Миколиной комнате полное единодушие не было достигнуто. Большинство, вспомнив несчастную свою бродячую жизнь, склонялось к тому, чтобы остаться и попросить у начальства хорошую, выгодную работу и еще разные мелкие льготы (например, зеркало в комнату и приемник, который в случае можно будет загнать). Микола требовал, уговаривал, угрожал. Ребята поддались. На другой день пришел Микола к Козлову и сказал:

- Всем паспорта!

- Уйти хотят? Куда уйти? В воры? И ты не мог их убедить? А чего ради Микола должен их убеждать остаться? Он сам первый собирается рвануть отсюда. С паспортом или в крайности без паспорта. Козлов сказал в приемной, что уходит на весь день и по важному делу. И действительно, он просидел в общежитии до вечера. Сперва ребята огрызались довольно дружно. Потом некоторые раскисли и стали поддакивать Козлову.

- Я вас прошу... - говорил он. - Я вас очень прошу... В конце концов ребята со свойственной этой братии любовью к картинному жесту заявили, что они решительно рвут с темным прошлым и встают на светлую дорогу труда. Микола промолчал.

- Давайте конкретно, - попросил Козлов. - Куда кто хочет? Кто захотел на автобазу, кто на ДОК, к станку. И Миколе стало грустно уходить одному. И он, презирая себя за слабость, сказал: - К машинке какой-нибудь... Тот дал ему записку к товарищу Малышеву, передовику производства. Теперь Козлов уже не просил, а распоряжался.

- А что порезали и поломали, за то заплатите из получки, - сказал начальник, совершенно обнаглев под конец. - Должен быть порядок... Передовик производства Малышев был довольно угрюмый дядька. Он носился со своим потасканным, побитым, задрипанным экскаватором «Ковровец» как с писаной торбой. Вечно что-то в нем смазывал, чинил, протирал. Даже в столовую на обед избегал ходить. Поест всухомятку за десять минут, а остальное время копается в машине. И хотя Микола утверждал, что имеет интерес ко вся-кому механическому железу, такая беззаветная приверженность к машине его удивляла. Малышев ворчливо объяснял ученику что и как, расспрашивал, присматривался. Наконец с трепетом скупца, впускающего чужака в кладовую, он пустил Миколу за пульт. Ковш зачерпнул немножко грунта, самую малость, во второй раз чуть побольше, потом вроде ничего получалось.

- Будешь, - сказал Малышев. И дни помчались, как поезда Миколиного детства. Привыкший всегда быть первым и главным, Микола вроде как вступил в соревнование с этим Малышевым. Нет, это было не то соревнование, когда пишут на тетрадном листке «соцобязательство» о двадцати пунктах и говорят, пожимая сопернику руку: «Потягаемся, дорогой Иван Иваныч». Это было соревнование тайное, злобное и поглощающее все силы. Но куда было Миколе до Малышева! У того поворот быстрый (тяжелая махина поворачивается мгновенно, как человек, которого окликнули). Тот зачерпывал полный ковш сразу. И потом ковш разверзался точно над кузовом (можно вопреки правилам встать у колеса - ни камешком не заденет). А у Миколы... Малышев, спокойно следивший за трепыханием ученика, все чаще говорил: «Будешь». В то же время происходили разные события. Один парень из Миколиной компании что-то спер в соседнем бараке. И Микола осудил его. Не за воровство, ясное дело, - за нарушение слова. Козлов-то ведь свое пока держал. Краденое деликатненько подбросили владельцу. Потом другой парень с ДОКа, примерявшийся за два месяца к трем профессиям, собрал свое барахлишко и удрал. И Козлов накричал на Миколу. И Миколе - что совсем странно - было не унизительно, что вот начальник кричит на него, как на своего. Он, конечно, огрызался, но лениво и без настоящей злости... Потом все пошло прахом. Во время перерыва в столовой Микола сцепился из-за очереди с каким-то здоровенным малым. Тот, видимо, принял Миколу за слабачка, которому можно наступить на мозоль. Ну, обычный в таких случаях разговор: «Давай-ка выйдем отсель на минутку». «Давай!» «Я тебя трам-та-рарам изукрашу». «А ну...» Они дрались молча, исступленно. Тот был сильнее. Микола злее и опытнее. Кто-то кинулся разнимать - ему тоже досталось. Подоспела милиция. А тот уже в кровище по брови...

- Будем оформлять дело. «Все, - думал Микола, - не судьба мне». Мелькнула мысль: пойти н Козлову, попросить, поклясться, что в последний раз. Он даже засмеялся такому сопливому желанию. Но в конце концов пошел и просил. Его жизнь поломается, если его теперь посадят. Может, пошла Миколина жизнь по колее, если бы не этот несчастный случай... Козлов холодно выслушал Миколу. Разговаривать не стал.

- Это - дело соответствующих органов, - сказал он. - Вот таким путем... Микола страшно обозлился на себя: ну что, гад, добился? Покланялся, попросился и получил по носу. Пришел в общежитие, сказал своим, что уезжает. Сразу после получки рванет... И ребята не стали его отговаривать. Разве что загрустили. Зажурились, как говорят на Украине. На другой день, собравшись с духом, пошел Микола в котлован. Руки в карманах, физиономия независимая. Малышев даже не посмотрел в его сторону. Молчат... Работают... Потом тот не выдержал.

- Очень, - говорит, - мне нужен тут на «Ковровце» бандюга. Он это, как теперь Микола понимает, совсем не зло сказал, из педагогических соображений. Но тогда Микола ничего понимать не хотел, он был как порох и только искал случая...

- Кто бандюга? Я бандюга? - Схватил увесистый гаечный ключ и пошел на Малышева. - Беги, шкура, изувечу! А Малышев понапружился, схватил го своими железными ручищами.

- Брось, дурак, ключ! И окрутил, поломал, а потом сказал, переводя дыхание:

- Теперь давай отсюда к чертовой матери! И Микола ушел. Первое время он еще кипел, бессмысленно ругался, сжимая кулаки. Потом поостыл и огорчился: ну, с тем парнем в столовой все правильно, а чего на Малышева полез? Хороший же человек... Ладно, все они хорошие... А вечером прибежал в общежитие один парень и орет: