…в искусстве можно только тогда, когда художник живет заботами мира и наделен талантом и любовью к людям, без которой немыслимо истинное творчество
Не знаю, почему, но, попадая в залы Третьяковской галереи, каждый раз начинаешь осматривать экспозицию если не с самого начала, то, по меньшей мере, с передвижников, и, пока добираешься до залов советского искусства, теряешь остроту зрения, что ли, или внимание ослабевает. Даже когда студентами мы приходили специально знакомиться с творчеством одного художника — Репина, Врубеля, Левитана,— как-то трудно было уйти из музея, хотя бы не пробежав по залам первого и второго этажей. Однажды в такой «пробежке» нас неожиданно остановила скульптура «Мальчик с собакой»: мальчик сидел на земле, опираясь на правую руку и мечтательно прикрыв глаза, а собака в сладкой истоме положила голову и лапы на его колени. Скульптура, выполненная в бронзе, казалась теплой, словно внутри нее содержался некий источник добра и покоя. Поражала она и новизной. Фамилия автора — Комов — ничего не открыла нам, и «Мальчик с собакой» остался «безымянным».
Уже много позже, когда имя Олега Комова оказалось «на слуху», когда заговорили о его работах, поисках формы, экспериментах, «Мальчик с собакой» почему-то оставался в сознании словно бы сам по себе. Тем приятнее было узнать, познакомившись со скульптором, что это его работа. Так встречаются в чужом городе земляки, не подозревая, что жили на одной улице, а узнав об этом, проникаются доверием, дружескими чувствами, будто и вправду были знакомы раньше.
У нас в сознании нередко складывается тот или иной образ человека определенной профессии. Кажется, например, что балерина обязательно должна быть легкой, хрупкой, небольшого роста, и, скажем. Майя Плисецкая — высокая, сильная, стройная — вроде бы не вписывается в привычный образ. Внешность же Олега Комова полностью отвечает представлениям о скульпторе-каменотесе — тяжелой фигурой, медлительностью движений. Его лицо с четко очерченными границами формы, острыми наблюдательными глазами под мощными надбровьями словно отточено резцом. Сильные руки Комова будто для того и созданы, чтобы молотком и троянкой высекать из камня крупные фигуры, недаром он один из основателей «сурового стиля» в скульптуре. Однако в его мастерской таких работ нет, напротив, все вещи лиричны, небольшого размера. Сразу вспоминаешь, что именно ему удалось возродить интерес к малой пластике, и даже фигура его рабочего-целинника (1960) — молодого худощавого парня с ребенком на руках — пронизана нежностью. Так как же «суровый стиль»?
В пятидесятые годы, когда формировалось мировоззрение Комова — художника и человека, в изобразительном искусстве еще были сильны традиции 30 — 40-х годов. С одной стороны, это были работы, проникнутые пафосом строительства молодого государства (яркий пример — скульптуры Мухиной), с другой стороны, создавались произведения, показывающие жизнь приукрашенной, приглаженно (художников такого направления позже назвали «лакировщиками»),
Студенты, заполнившие мастерские художественных вузов после войны — и те, кто еще не снял шинелей, тридцатилетние и даже сорокалетние, и те, кто по возрасту не мог участвовать в боях,— выступили с новой программой, призывая обратиться непосредственно к человеку сегодняшнего дня. Их интересовал человек с только ему присущими, индивидуальными чертами и переживаниями, а не человек «вообще».
— Собственно, название «суровый стиль»,— рассказывает скульптор Виктор Думанян. друг Олега Комова,— определяет не художественное направление, а группу людей, начавших работать в 50-е годы. Название, на мой взгляд, не совсем точное, его ввел, если не ошибаюсь, Каменский. Оно говорит лишь о том, что существует другое искусство, отличное от прежнего. Романтики времен Делакруа, импрессионисты, постимпрессионисты — все это, в конце концов, реализм, название направления лишь указывает, в какой исторический отрезок времени работал художник.
— Четкой программы у нас не было,— вспоминает Комов,— направление возникло стихийно. Это была обычная реакция последующих поколений на искусство предыдущих. «Суровый стиль» — реакция на «лакировку». К «суровому стилю» относится и лирическое начало в скульптуре. Ведь лирическое очеловечивает. Мы хотели делать «многоаспектную» скульптуру вместо «плаката». Сейчас трудно в это поверить, но когда в 1959 году я защищал свою дипломную работу — она была сдержанно лиричной и называлась «Юность» — парень и девушка стоят и разговаривают,— меня обвинили в мелкотемье: «Почему парень в узких брюках? Да и вообще люди не трудятся, а неизвестно что делают...» Именно потому, что художников заинтересовал человек в реальной повседневной жизни, человек будней, скульптура обратилась непосредственно к быту. Начиная с 1957 года Олег Комов вводит в скульптуру предмет. Появляется серия работ — «Девушка с телефоном». «Моющая пол», «Зеркало», «Рояль», «Девушка, протирающая окна»... Работы были сразу замечены, доброжелательно приняты частью публики, некоторыми критиками. Казалось, путь молодому скульптору открыт.
Однако ему предстояли еще долгие, трудные годы утверждения. Интересных заказов не было. Браться за стандартные вещи? Так можно погубить в себе художника. Мастерская, которую ему с трудом удалось снять в районе парка ЦДСА, не отапливалась. Он перебрался в другую, но там не было воды, а без воды невозможно размачивать глину. О том, чтобы заниматься большой скульптурой, не могло быть и речи. Комов стал работать в пластилине и в малой пластике открыл много интересного.
— Не знаю, как бы сложилась моя судьба,— рассказывает скульптор,— если бы не поддержка ЦК ВЛКСМ. По путевке комсомола меня послали в творческую командировку на целину, на Алтай. Эта поездка, с точки зрения творческой, духовной, моральной, дала многое. Человек городской, родившийся в Москве, до того никуда не выезжавший, если не считать практики в Ленинграде, я узнал другую жизнь. Увидел целинников, познакомился с бытом алтайцев. Да и позже творческие поездки по линии ЦК ВЛКСМ поддерживали меня в работе, дали самое ценное — тот самый «толчок к свободе», без которого искусство немыслимо.
Из этих поездок Комов привез работы, которые стали этапными в его творчестве,— «Девочка-алтайка», «Вечер». Он много выставляется, и, наконец, его работу «Мальчик с собакой» приобретает Третьяковская галерея. С 1965 года эта скульптура входит в постоянную экспозицию советского раздела. Так пришло признание.
Есть в искусстве так называемые «пробные камни». Скажем, для актера — роль Гамлета. Для скульптора же один из таких «пробных камней» — образ Пушкина. Начиная с того момента, когда к столетию со дня рождения поэта был объявлен конкурс на лучший проект памятника и Пушкин Опекушина занял место на Тверском бульваре, интерес монументалистов к образу поэта все возрастает.
— У меня, как и у многих из нас, свой взгляд на Пушкина,— говорит Комов.— Чем больше работаешь над образом поэта, тем больше открываешь нового. Уверен, что и у каждого поколения свой Пушкин, и новые поколения откроют в поэте что-то свое.
Я невольно вглядываюсь в посмертную маску поэта, которая висит в мастерской скульптора.
— Мы, художники,— перехватывает мой взгляд Комов,— очень мало знаем о Пушкине. У нас есть маска, но снято только лицо. И мы не знаем, какой у Пушкина был затылок, не знаем форму ушей, а ведь скульптор делает круглую скульптуру, и такие детали очень характерны для человека. Не сохранилось даже какой-нибудь одежды поэта, поэтому мы не знаем длины его ног и рук, не знаем точного роста. Сохранились, правда, перчатки, но они сильно усохли. Как видите, никто не может гарантировать фотографической правильности изображения Пушкина. Все это — на совести творца. Но вместе с тем нам совершенно ясен искрящийся темперамент Пушкина, понятны перепады его настроения, движения души. Нам интересна его личность, а это самое важное при создании любого произведения. Буквальное же следование историческим деталям иногда уводит от истины. Приведу такой пример. Работая над своим первым памятником Пушкину в молдавском селе Долна близ Кишинева, я изучал подробности пребывания поэта в кишиневской ссылке. Здесь, в селе, Пушкин гостил у помещика Ралли. Здесь он встретил цыганский табор. По преданию, осталась Земфирина поляна, где Пушкин встретил цыганку Земфиру. Конечно же, я интересовался тем, как выглядел тогда Пушкин. И тут выяснилось, что он был обрит наголо, потому что переболел тифом, носил простую рубаху навыпуск и штаны, заправленные в сапоги, а рубаху подпоясывал кушаком. Некоторые искусствоведы предлагали изобразить поэта в таком виде. Но мне не хотелось идти этим путем. Я считаю, что, изображая поэта, мы создаем символический образ, изображаем не просто Александра Сергеевича, который ловит на поляне бабочек, а гения народа, образ которого уже сложился в сознании людей.
— Но если идти по такому пути, возможны повторения. Следуя привычному образу, опасно впасть в штампы.
— Да, в этом трудность. С одной стороны, необходимо, чтобы образ был узнаваем, чтобы он не отличался от уже сложившегося в сознании людей. С другой стороны, необходимо избежать повторения, не впадая в оригинальничанье. Я сделал четыре памятника Пушкину, если не считать пятый в Мадриде, который повторяет молдавский. Второй памятник — в Калинине, третий — в Болдине, четвертый — в Пскове, где Пушкин изображен с няней Ариной Родионовной. Работая над каждым из них, я старался взглянуть на поэта под разным углом, а это очень сложно. Скажем, то новое, что я только нащупывал в молдавском памятнике, я полнее выразил в калининском.
В старом парке на берегу Волги, у ажурной ограды, облокотившись на нее и глядя на текущую вдаль реку, спиной к обрыву стоит Пушкин. Правая рука поэта согнута в локте, через нее перекинут плащ, часть которого падает свободными складками на решетку. Еще издали увидев силуэт фигуры, понимаешь, что это Пушкин. Поэт задумался, и настроение легкости и свободы — от пространства текущей за спиной Пушкина Волги и открывающейся на другом берегу панорамы Калинина — словно бы делает памятник одушевленным. Кажется совершенно достоверным, что именно так любил стоять поэт, любуясь природой, когда приезжал в Тверь и гулял в парке бывшего дворянского собрания.
Композицию памятника подсказал Комову неожиданно вспомнившийся рисунок Пушкина на полях рукописи «Евгения Онегина», где поэт изобразил себя вместе с героем романа на берегу Невы. Скульптор выполнил статуэтку, которую назвал «Белая ночь», и ее композицию почти полностью использовал для решения памятника. Смотришь на Пушкина, стоящего на набережной, и кажется, что запечатлен он здесь документально точно, но, в то же время, не когда-то, а именно сегодня. Иными словами, ощущаешь современность скульптуры. Наверное, потому, что комовский Пушкин отвечает нашему сегодняшнему представлению о поэте. У Опекушина Пушкин грустный, задумчивый, он несколько устало и тяжело склонил голову и смотрит на зрителя сверху, он будто одинок среди людей. У Аникушина — вдохновенный поэт, прорицатель как бы немного возвышается над толпой. У Комова это человек с небывалым лирическим талантом и проницательным умом. Он легок, светел, изящен, задумчив и серьезен одновременно. Он не над людьми, а с людьми и лишь своей исключительностью, гениальностью возвышается над ними, причем в его фигуре чувствуется движение. У Опекушина Пушкин застыл в глубокой задумчивости. У Комова только что повернул голову, и создается впечатление, что в следующую минуту он обернется к нам. Приближенность к зрителю, возможно, достигается еще и тем, что комовский памятник невелик по размеру, всего в полтора раза больше натуральной величины. Эта приближенность персонажа к зрителю свойственна всем памятникам Комова.
— Памятник создается не одним человеком,— говорит скульптор.— Мало слепить фигуру, надо ее отлить в гипсе и бронзе, надо организовать пространство вокруг нее. Неудачно вписанный в архитектуру памятник никто не заметит, он как бы перестанет существовать. А ведь к памятнику предъявляются большие требования: он делается для широкого круга зрителей, должен ясно прочитываться, быть емким и в то же время многоаспектным, тогда на него можно смотреть много раз, долго его рассматривать. Когда я закончил свой четвертый памятник Пушкину — с няней, мне думалось, что я высказался до конца. И только теперь понимаю, что еще не все сказал, что мой Пушкин впереди и я только на подходе к нему.
В 12-м номере читайте о «последнем поэте деревни» Сергее Есенине, о судьбе великой княгини Ольги Александровны Романовой, о трагической судьбе Александра Радищева, о близкой подруге Пушкина и Лермонтова Софье Николаевне Карамзиной о жизни и творчестве замечательного актера Георгия Милляра, новый детектив Георгия Ланского «Синий лед» и многое другое.
Клуб «Музыка с тобой»
Продолжение. Начало в № 1
Строим мост«продавец-покупатель»