— Ну, реагировал как?

— Никак. Одну по щеке потрепал. У него глаза, между прочим, красивые, как у собаки.

— Почему ты считаешь, что у собак красивые глаза?

— Там мама говорит.

— Слушай, мне как-то все неловко было тебя спросить: у тебя отца вообще не было, что ль?

Коля чуть улыбнулся:

— Так вроде не бывает. Я, когда маленьким был, спросил маму. Она мне ответила: «Твой отец — один из самых прекрасных людей, когда-либо живших на земле. Мы потеряли друг друга в революцию. Нас разметало. Люби его, как меня, и постарайся больше никогда не спрашивать меня о нем. Потому что мне очень больно». Вот и все.

— Она так одна и осталась?

— Да. Ей всего сорок исполнилось. Мне ребята говорили в университете: «Ничего у тебя подруга». Как воскресенье — на корты. Теннис до седьмого пота. Потом она меня знаешь как заставляла: сама на велосипеде, а меня гоняла бегом.

Вихрь снова взглянул на часы, потер висни и сказал, сдерживая нервную зевоту:

— Эсэсмана этого, я думаю, лучше все-таки убрать.

— Ты же говорил: воровать.

— Мы с ним тут замучаемся. Подумай сам: куда его сразу деть? К партизанам? И так людей не хватает, а тут этого типа сторожи. Накладно. И потом, как бы нам с этим гусем главную операцию под удар не поставить. Если его взять, шум подымут знаешь какой? А так — ты ж сам говоришь — он по ночам без охраны шляется. Надо будет только имитировать ограбление, тогда все спокойней будет.

Вихрь шел по точной цепочке логического размышления. По формальной логике он был абсолютно прав. Но всякое логическое построение корректируется теми или иными жизненными условиями. В Генеральном штабе РККА решили, что единственная связь, которая, возможно, понадобится Максиму Максимовичу Исаеву — фон Штирлицу в решении поставленных перед ним в Кракове задач по уяснению всех опытов, проводимых Вернером фон Брауном в Польше, может быть внедрившаяся «группа «Вихрь». Поэтому, услышь сейчас в Москве разговор Вихря со своим заместителем по разведработе, у многих военачальников прорезалась бы преждевременная седина, а то, может, и инфаркты свалили. А о том, что могло быть с Сашенькой Гаврилиной, матерью Коли и женой Исаева, — об этом и думать нельзя было, ибо есть такие понятия и ситуации, перед которыми слово бессильно.

— Ну, пока, — сказал Вихрь, — мы двинулись. Надо бы нашего немца валерьянкой напоить, у него руки играют, как у склеротика.

— Счастливо, — сказал Коля и постучал костяшками пальцев по дереву.

— Помогает?

— Верить надо — поможет. Это как гомеопатия. Счастливо тебе, Вихрь.

Когда Вихрь со своими людьми уехал и шум автомобильного мотора стих, ушел в гулкую тишину улицы, Коля потянулся с хрустом и, расхаживая по комнате, стал переодеваться. Он раздевался так, как всегда делал это в Москве, — расхаживая взад и вперед по своему маленькому кабине-тику и оставляя на спинках стульев, на столе и на кровати рубашку, майку, носки, брюки. Однажды он был в гостях у своего школьного товарища, это было, кажется, в классе шестом; пожалуй, точно в шестом. Его товарищ был сыном кадрового военного, и в семье его воспитывали по-военному: сам застели кровать, сам заштопай носки, сам выглади брюки, сам свари себе обед. Когда Коля рассказал об этом матери, Сашенька ничего ему сразу не ответила. Только спросила:

— Тебе это нравится?

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• …
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• 10
• 11
• 12
• 13
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.