Лось

Лось

Или шел по заледенелой дороге в низину, раскисшую, поблескивающую тысячью весенних луж.

Там — прилетные утки.

Там — косатые пигалицы.

А в фиолетовых березовых кустиках обитали куропатки.

Однажды вспугнул Павел птичью объединенную стаю. С воды поднялись утки, с берега — табун куропаток, с низкой березки — косачи. Весь отряд (двадцать или тридцать птичьих голов) взлетел с треском крыльев, с испуганным общим криком.

Этот птичий фейерверк снился Павлу, наверное, больше недели.

В полдневный пожар вялых трав Павел возвращался домой, поглядьшая на пролетавших лимонниц. Он щипал косача, рубил его тело на куски и варил густую похлебку. В нее клал лук и сало, сыпал перец. В ведре кипятил чай.

Похлебки получалось с полведра, чаю примерно столько же. Охотники приходили часа в два. Они шли, еле передвигая ноги, увешанные черными птицами, такие красномордые, с таким звериным аппетитом, что было приятно смотреть на них.

Нахлебавшись, напившись чаем, они ложились и говорили о разностях охоты, о женщинах, о случаях в жизни: менялись опытом. Иногда приносили раненого петуха и, привязав за лапу, дразнили.

Павел ворчал, лез отбирать его.

Иван говорил:

— Да че вы надумали? Он брал птицу за лапы и разбивал голову. Вечером опять шли на ток

вечерний.

Павел ждал их, сидя на крыльце. Сначала вертел транзистор — выискивал интересные волны, потом сидел просто.

От леса тянуло холодом. Сосны плыли. Мигали, вещая перемену погоды, созвездия. В блеклых травах перебегали двойные огоньки. Должно быть, любопытствовали мелкие здешние жители — мыши и прочие.

Холод, поднимаясь снизу, прохватывал сначала ноги, потом пробирал всего.

Павел нарочито сидел, не двигаясь, деревенел и продлевал это ощущение до того момента, когда быть недвижным ему казалось столько же удобным, как и деревьям. И приходило странное. Ему казалось, что он здесь вечно и жить будет вечно, поскольку никогда не умрет.

Но долго сидеть так было нельзя — он делал дело, ждал охотников. В загустевшие сумерки он вставал, зажигал свечку, раскаливал печь до белого жара и собирал еду на стол — резал хлеб, расставлял чашки.

— Так и надо жить, просто, — говорил он себе.

За короткое время Павел загорел лицом, окреп, стал в своих действиях решительнее и быстрее. Мускулы его хотя и уставали и мелко дергались, но становились крепкими, будто веревки.