Козлятушки-ребятушки

— А дошла?

— Трудно сказать... Где там она, твоя «Россия»? По какой, значит, рубеж... — добавляет с усмешкой.

Каталка трогается с места.

— Подождите! — прошу я.

— Некогда, брат, — отвечает. — Торопят.

— Но вы вернетесь?

— Это ты у них спроси.

А боль усиливается. Мне скверно.

— Пить! — кричу я и сам не слышу своего голоса.

Но кто-то слышит. Сестра смазывает мне губы мокрой ваткой. Знал бы кто, какое сокровище эта мокрая ватка, белая, чистая, прохладная, обильная. Капля влаги попадает в рот, и я с наслаждением глотаю эту каплю. Потом пытаюсь поймать губами вату, чтобы высосать ее.

— Ишь, какой проворный! — говорит сестра и, словно играя с котенком, выхватывает вату изо рта. Ехидная, безжалостная женщина!

Не дав опомниться, подходит ко мне со шприцем. Из иглы выбрызгивается фонтанчиком тонкая энергичная струйка; потом укол — долгий, пронзительный. Я с ненавистью смотрю на эту сестру с крестообразной нашлепкой из пластыря на щеке. А она между тем берет мою руку за запястье и, держа ее на весу, с умным видом, будто понимает чего-то, долго считает пульс.

И вдруг боль начинает утихать. И происходит это быстро, заметно, прямо на глазах. Боль отходит, словно вода с берега во время отлива. Подумать только! И все лучше, и все лучше!

Сестра хочет положить мою руку на одеяло.

— Не отпускайте! — поспешно говорю я. — Посчитайте еще.

— Зачем? — спрашивает удивленно.

— Когда вы считаете, боль проходит. — Вот как? Интересно!

Сестра смотрит на меня с любопытством, но руку не выпускает, а только садится на край кровати и сидит долго. А я засыпаю. Но не сразу, а плавно, постепенно, приятно, как никогда.

Долго ли я сплю, не знаю, но просыпаюсь снова от боли. Теперь я в палате, лежу лицом к двери. Сзади меня и сбоку другие больные, я их не вижу, только слышу, как сопят они и стонут негромко. Горит электричество. Двери в коридор открыты, но там никакого движения. Может быть, уже ночь?

— Сестра! — зову я.