Кони

Старшина прижал руку к груди, наклонил голову, извиняясь и выказывая свою полную беспомощность, проговорил:

- Мы же российские...

- Ничего. А мне подавайте каждый день, - сказал Петрухин.

Он пришел к себе, прилег отдохнуть и взял со стола «Строевой устав»; давненько не заглядывал в него, надо было повторить некоторые параграфы. Но читать почти не смог, все прислушивался к своему животу - как он переваривает курильскую пищу - и понемногу задремал. Проснулся от зуммера телефона, вскочил, по курсантской привычке сильно крикнул в трубку:

- Лейтенант Петрухин слушает!

Говорил председатель колхоза. Приключилась небольшая беда: племенной колхозный жеребец Форс ушел с табуном диких коней. Вторые сутки бродит. Пробовали отбить - не смогли: всадников мало, ружей и того меньше, а надо пострелять, попугать.

- Эта Сказка, мать ее... - сипло выругался председатель, - водит нашего дурака за хвостом, людей на километр не подпускает. Давно говорю Манасюку: спиши на нее один патрон, беды меньше будет. Жалко, вишь ты, красивая...

Председатель просил помочь отбить жеребца, заодно подстрелить од-ного-двух коней для колхозной столовой.

Петрухин позвал старшину, вместе они «обговорили» просьбу председателя, решили выделить четырех солдат - из тех, кто больше приучен к верховой езде, - и поехать на машине самим: посмотреть необычную охоту на жеребца и... спасти Сказку.

- Мы же ее поймаем, - сказал Манасюк. - Вот зимой будет большой снег - и поймаем. Приручим. Такого коня убить?.. Кто же это может грех на душу взять?

Петрухин молчал, хмурился: больше всего он боялся нежных слов, чувствительности; и если все-таки голос иногда срывался, он панически краснел, торопился уйти, чтобы один на один расправиться с собой, обрести нужную внутреннюю форму. Сейчас Петрухин медленно закурил, резче сдвинул к нежной переносице брови, сказал:

- Все, старшина.

Через час они ехали по бамбуковым холмам в сторону вулкана. Дорога то едва виднелась в зарослях, то огибала крутой бок холма, то зависала над осыпями и обвалами. Шофер-ефрейтор небрежно крутил баранку, положив левую руку на дверцу машины, почти не смотрел на дорогу; Петрухину хотелось сказать: «Нельзя ли повнимательней?» Но когда подъехали к болоту, перекрытому старой, полуистлевшей гатью, и шофер, рывком бросив машину, чуть не по воздуху перемахнул на твердую дорогу, Петрухин подумал: «Да это же ас!» После он следил за его руками, движениями, удивлялся, почему в первую свою поездку не заметил редкого умения ефрейтора, и, решив, что тот просто скромничал, стал размышлять о шоферах вообще, их работе. Конечно, только на такой взбудораженной земле можно научиться творить за рулем. Во всех других местах - слабая практика. Вернется ефрейтор в свою брянскую деревню - покажет собратьям по баранке, что такое настоящая работа.

Табун увидели издали; он пасся там же, на отлого-раздольном подножии вулкана. Остановились в ельнике, километра за полтора; пошли пешком, осторожно, прячась за кусты, пригибаясь. Выбрались к опушке леса - дальше был луг, и в середине его паслись кони. Сели в траву, на кочки.

- Вон она!... - прошипел Манасюк, схватив за рукав Петрухина. - С Форсом играет.

Чуть поодаль от плотного табуна двигались, взмахивали гривами, тихо всхрапывали Сказка и жеребец. Петрухин поднес к глазам бинокль - и сразу прянула на него зеленая стена луга, заколыхались под ветром травы, блеснули крупы коней, а вот Сказка и Форс; они не вмещались в четкие круги окуляров, и Петрухин видел то головы с мечущимися гривами, то танцующие ноги, то спины и хвосты. Вот промелькнули черные шары глаз Сказки, раздутые, вздернутые ноздри, белые оскаленные зубы, рыжий, пламенный хвост; потом забились высокие, пружинные ноги жеребца, черной волной ударила грива, мокро сверкнул крутой, гладкий круп... Петрухин опустил бинокль: по опавшему, распахнувшемуся вширь раздолью неслись две вытянутых в движении, стушеванных воздухом фигурки - Сказка и Форс. Табун тревожно вскидывал головы, следил за ними, перекликался коротким, чутким ржанием.

Старшина глянул на Петрухина, заметил, что у него хмурились глаза и вздрагивали руки, сказал:

- Минут через пять - гон. Все в порядке, товарищ лейтенант. В каждой группе - по солдату. Винтовки только у них...

Петрухин поднял голову, стал смотреть на бурый конус вулкана. Он был четко, как на картине ярмарочного художника, врисован в тонкий ситец неба. И птицы вились над ним, и белое облачко в стороне. И, если присмотреться, он так же, едва заметно, призрачно чадил газами. Картина была примитивная, но реальная, и такую Петрухин купил бы себе на память: вокруг нее страхом, трагичностью был напряжен воздух.

Где-то на окраине леса щелчком бича ударил выстрел. Табун сбился в кучу, качнулся в одну, другую сторону. Сказка остановилась, вскинула голову с обострившимися ушами, бросилась к табуну. Форс, ничего не понимая, поскакал за ней. И сразу с четырех сторон на луг выкатились всадники.