Бубенчик

Рустем Кутуй| опубликовано в номере №1384, январь 1985
  • В закладки
  • Вставить в блог

— Тогда считай двести шагов, и постелю я тебе телогрейку.

Ее пугнуло это коротенькое «постелю», но она постаралась потеснить смутное представление о незнакомом предчувствии, которому все равно когда-то сбыться. Ей удалось пригасить врожденную настороженность перед тайностью, отвлечь себя. Она шла на огонь и шевелила губами, считая.

Егор бросил на траву телогрейку. Остался в фуфайке. Пламя не добегало до них теплом, но глаза согрело.

— Ты в фуфайке, — сказала она. И засмеялась.

Рушан произнесла, пробормотала это мимолетное слово точно так же, как произнес его перед ночной дорогой он, Егор: «Ты плотно оденься, а то сырость падет. Я, вишь, в фуфайке да телогрейке, пройми-ка росой...»

И глядели они на огонь, припадающий к земле жаркой кудлатой головой. Ночь одела видение перепархивающим дымом, взметенными искрами, оттого оно и воспринималось не просто пламенем, а живой, неслабеющей силой.

— Без огня все померло бы, — сказал Егор. — Глядеть на него, не наглядеться. До чего волшебство. На земле неземное.

При нем плавал жалкий светляк сигареты, коротко освещал лицо, укрупненное ночью, нереальное лицо, всплывающее точно ниоткуда. И пробились слова:

Я не ведал в жизни страха и не шел на поводу.
Зло — не сват, вражда — не сваха,
чуял сердцем я беду.
Вот и дол вокруг распахнут.
Вся в крови моя рубаха.
Я по полюшку иду,
под уздцы беду веду...

Голос его взволнованно, сбиваясь на хрипоту, падал в ночь, и та подхватывала распев, не отпуская к высоте, — так поле прижимает птицу к траве, притягивает крылья книзу, когда густеет сутемь.

— Ты поэтом хочешь стать? — спросила Рушан.

— Я и есть он. Запишу и отнесу, чтобы книжкой... У меня сложностей не будет. Я знаю, для чего это мне.

— Больно ты скорый, — сказала Рушан задумчиво. — Тебе сразу подавай.

— Чего сразу?

— Да все. Меня вот обидеть не боишься.

— Не стремлюсь я к обиде, — тихо ответил он. — Для того сюда увел, чтобы ты живое не с чужой руки брала, а сама. Увидел тебя, с чего и жалость подошла. Ступала ты, может, как по кочечкам, а все гладко было кругом. Растерялась перед пустотой, а ее-то и не было. Полнехонький ковш поднесли тебе: «Пей, девка!» А ты поморщилась. Вот и жалость. Надо же ко всему щекой приласкаться, сердцем вытерпеть. Ну, чего страшного? Видишь — ночь, дальше — огонь, и ты не хворостина. Мне даже, знаешь, как интересно чуять себя.

— Ты со мной, как с маленькой...

— Скажу, скажу... Привяжу-ка я тебе бубенчик, чтобы не потерялась.

— С ума сошел, — сказала Рушан.

— Пощупай, какой он. А как звенит! Я его из дому унес, нет-нет да послушаю. А теперь тебе дарю. Где он только не был, и в океане даже купался. Бери бери, спрячь куда, но не вздумай выбросить. Безделица, а со смыслом.

  • В закладки
  • Вставить в блог
Представьтесь Facebook Google Twitter или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.

В 4-м номере читайте о знаменитом иконописце Андрее Рублеве, о творчестве одного из наших режиссеров-фронтовиков Григория Чухрая, о выдающемся писателе Жюле Верне, о жизни и творчестве выдающейся советской российской балерины Марии Семеновой, о трагической судьбе художника Михаила Соколова, создававшего свои произведения в сталинском лагере, о нашем гениальном ученом-практике Сергее Павловиче Корллеве, окончание детектива Наталии Солдатовой «Дурочка из переулочка» и многое другое.



Виджет Архива Смены

в этом номере

Вилла в Лозанне

Повесть. Продолжение. Начало в № 1.

Сердце не камень

Следите за давлением

Синице и белке — по обеденной тарелке

В помощь братьям нашим меньшим