«Вот вырасту большая, – думает Зинка, – обязательно куплю себе зеленое пальто с рыжим мехом!»

Вот уже два месяца Зинка не учит русской литературы, самого любимого своего предмета. Вот уже два месяца с ненавистью смотрит она на Инессу Васильевну, свою любимую школьную учительницу. Зло замечает в ней разительные перемены, и дома, оставшись наедине с отцом, прищуривает глаза и с невинным видом говорит о ней всевозможные гадости. И знает, чувствует даже спиной, что отец при этом смотрит на нее пытливо, весь напрягается и никогда ничего не скажет ей в ответ.

Ноги у Зинки закоченели, но она все еще бултыхается в воде и думает: «Все сегодня скажу ему, все!»

Но когда Зинка приходит домой и видит веселую мать, которая кричит ей от порога горницы: «Что ты так долго, Зинуль?», – ноги ее обмякают, и она чувствует, что и сегодня не изменится ничего, что не посмеет она разбить этого субботнего настроения матери, не посмеет угасить ее безмятежного смеха.

– Да опять комсомольское собрание! – лениво врет Зинка.

– А что же я видала, Алька будто прошел? – походя удивляется мать, и Зинка еще небрежнее врет:

– Известно! Как только объявляется комсомольское – у Альки начинает болеть живот! – И она беспечно смеется в ответ материному смеху. Это ей кажется так, что беспечно. Но мать почему-то спрашивает, не случилось ли чего, не ругали ли на собрании. И Зинка снова врет и, чтобы хоть как-то избавиться от своего мучения, заглядывает в ведра и ахает:

– Воды мало! Побегу!

– Да полно! Хватит на сегодня! – останавливает ее мать. Но у Зинки сейчас будет много работы, которую непременно надо сделать сегодня, чтобы как можно меньше времени оставалось на эти посторонние разговоры: надо сбегать за водой, сходить в сарай за дровами, потом снова туда же, только в погреб – набрать картошки, потом вспомнить, что нет огурцов, и, вытаскивая их из кадушки, обнаружить, что надо помыть заплесневевшие кружки. Потом непременно сходить за черным хлебом, затопить печь...

Когда возвращается отец, в доме жарко натоплено, в горнице старенький оранжевый абажур роняет теплый свет на круглый стол, с которого аккуратно снята бархатная скатерть, потому что мать стрекочет на машинке, установленной здесь, под светом. Шьют новый халат для Зинки. А на стуле, на сложенном бархате, хмурит свой бесстыжие глаза Васька и на стрекот машинки откликается неторопливым, сытым мурлыканьем.

– Что поздно? – весело вскидывается отцу навстречу мать. И отец врет ей Зинкиными словами: «Собрание».

– Зинуль, собирай ужин.

– Ага. – Зинка мечется по кухне, режет синеватую селедку, выкатывает из кастрюли в миску томящуюся в фуфайке картошку, бросает в нее желтое рыночное масло. Масло принес из сеней отец и теперь мнется около Зинки, не решаясь идти к матери: ведь и ему врать не мед!

Зинка мечет на него злой взгляд, прислоняет к груди буханку, пилит ее столовым ножом и, поеживаясь, говорит:

– Инесса-то наша – ну, чистая фря! Фигуристая стала. Говорят, Таиська из

ателье районного в корсеты по блату картонку вставляет. – Зинка небрежно

повела плечом.

Отец сердито зашуршал бумагой и пошел в сени. Но только он вернулся, как Зинка продолжала:

– А сегодня в менингитке явилась. В красной. Как шапка у Ивана-дурака. Дураки, они красное любят.

– Ты бы за собой поглядывала, – буркнул отец. – В дневнике-то, поди, опять лебеди плавают?

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.