Сорок сороков

Александр Проханов| опубликовано в номере №1178, июнь 1976
  • В закладки
  • Вставить в блог

Видно, не пришлось переехать. Засосали степные дороги, ребятишки, семья, жена – завмаг в промтоварах. Завертели текучка и спешка, заботы о хлебе насущном. И теперь уже ясно: весь век ему здесь колесить в посевные и жатвы, как и ему, Николаю.

– Сделаю портрет, обещаю. Но уж как получится, – озабоченно ответил Петрович. Щелкнул его, стоящего у гусеницы. – Бывай! Теперь до уборки.

Легковушка его покатила.

«Не понять, не понять. То ли нас зацепило и держит, никуда с этих мест не пускает. То ли сами мы что-то держим, отпустить боимся. Может, эту степь да пшеницу?»

В ту зиму он работал на дальней клетке с тракторным клином. Напахивал снеговые хребтины, о которые разбивались и гасли змеи поземки. Радовался чистоте, белизне, радугам, закольцованным в небе.

Мотор задохнулся и смолк. Он раскрыл капот и рылся в горячем железе, поглядывая сквозь проемы в узлах на сверкание метельных ручьев, на малиновое низкое солнце. Спину ему холодило.

Он кинул трактор в поле и стал выбираться, ступая по хрупкому насту, рушась по пояс вглубь, рассекая о кромки руки, выплывая из снежных прорубей, дымясь от пота и пара.

Небо зеленело, твердело. В мутной заре начинала недобро сверкать одинокая, как осколок, звезда. У глаз его льдисто мерцала цепочка лисьих следов. И мысль его: «Не могу. Сил больше нету. Обманула чертова степь».

Он шел в черноте, заваливался. Ноги его застывали. Ватник хрустел, будто ломались длинные, хрупкие иглы. Дышал на свои скрюченные пальцы и думал: «Конец степняку».

Он упал и не мог подняться. Одежда твердела, будто небо ударами звезд выковывало на нем негнущиеся стальные пластины. Запаивало его в граненый футляр. И он смирялся и радовался, что конец непосильной работе, конец его степному мытарству. Вытягивал руки и ноги, чтобы небу было удобней ковать.

И когда погасла в нем мысль и, казалось, ушло тепло, и он уже превращался в эти снега, и звезды, и цепочки лисьих следов, вдруг увидел он стол посреди степи, и в облаке света его Катя и дети сидят и читают книжку, и головы их золотятся.

Он поднялся и двинулся на их удаление, шел к ним, тянулся на последнее с ними свидание, на последнее целование, и они плыли перед ним по степи.

Наутро, обмороженного, скрюченного, на заметенном большаке подобрала его машина дорожников, отвезла в больницу.

«А что, может, и прав Федор Тихонович? – думал теперь Николай, вспоминая слова библиотекаря, фронтовика без одной руки. – У нас, говорит, была война. У вас – целина. А у деток ваших – может, Луна. Всем свое выпадет. Легко никто не живет. Может, от этих трудов и народ стоит, ни одна сила его рассыпать не может?»

Еще и еще трактор достигал края поля, толкался от него, как от берега, снова погружался в безбрежность. На одном повороте, оглянувшись сквозь тыльное стекло, Николай заметил, что крайняя борона, зацепившись, перевернулась, колотилась зубьями вверх.

Он выпрыгнул, обежал агрегат. Рывком передернул борону на место. Выдрал из-под другой запутанный трос и старый, заржавленный лемех – память другой пахоты. Стоял на кромке пашни и седой степи.

Бороны чиркнули материк, растревожили блеклые, зимние травы. И запахло сильно полынями, свежими соками. Сквозь сухие, вялые ворохи цепких прошлогодних стеблей, сквозь сморщенные красные ягоды и железные семена степь, полная света, тепла и ветра, оживала, набухала, готовая принять на себя табуны и отары, погрузить их в волнистую зелень.

Николай стоял, озираясь, чувствуя жизнь степи. Малиновый жучок полз по его сапогу. Чайка, прилетев от озера, кувыркалась беззвучно, целила в него маленький серебряный клюв. У ног его из каменистой, растресканной почвы тянулся синий чистый цветок с мохнатой золотой сердцевиной. Николай опустился, не срывая цветка, приближая к нему лицо, погружая его в голубые невесомые отсветы, снежные ароматы.

Короста, обугленная, бурая, сохранила в себе и теперь выпускала наверх соцветия и почки, свой вечный, в глубинах укрытый дух. Николай неясно ощущал свою общность со степью, свое с ней родство. О чем-то, к нему обращенном, говорила лиловая, дрожащая от ветра звезда.

«О ней, обо мне, об нас обо всех...»

  • В закладки
  • Вставить в блог
Представьтесь Facebook Google Twitter или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.

В 4-м номере читайте о знаменитом иконописце Андрее Рублеве, о творчестве одного из наших режиссеров-фронтовиков Григория Чухрая, о выдающемся писателе Жюле Верне, о жизни и творчестве выдающейся советской российской балерины Марии Семеновой, о трагической судьбе художника Михаила Соколова, создававшего свои произведения в сталинском лагере, о нашем гениальном ученом-практике Сергее Павловиче Корллеве, окончание детектива Наталии Солдатовой «Дурочка из переулочка» и многое другое.



Виджет Архива Смены