Гейли побагровел от смущения. Как блондин, он не имел права смущаться, в такие мгновения он краснел от затылка до мочек ушей. Однако он ответил:

- Сказал но так уж глупо. Если она тебя любит, то будет ждать и без ноги, а если не любит, так зачем о ней беспокоиться?»

- Правильно, старина! - сказал Паттерсон и пожал руку приятелю. - Мы установили путём тщательной разведки, что Сюз ждёт меня и без ноги.

- Ты обещал рассказать товарищам об охоте! - напомнил ему Гейли.

- А о чём я говорю? - рассердился Паттерсон. - Я только хотел сказать, что лег десять смотрел на расплавленный металл, а кто так долго на него смотрит, тот, будьте уверены, не будет бояться металла ни в каком виде и количестве. Это - вступление в рассказ.

Мы поспешили уверить приятелей, что нам интересны все детали, которые Паттерсон сможет вспомнить для своего рассказа. Постепенно не понимавшие нашего разговора лётчики занялись своими делами, мы лежали теперь отдельной группой - два американца и несколько русских.

- Мы прибыли в Англию в середине сорок второго года, - сказал Паттерсон. - Скажу прямо: я не думал, что немцы варварски жестоки. Разрушения в Англии и в России я считал обычным следствием войны. Правда, удивляло и меня и товарищей, что немцы бомбили и те города, где не было заводов, но мы думали, что тут виновата плохая разведка. И я воевал без большого увлечения. Тогда я летал на истребителе, сопровождал бомбардировщики, вылетал наперехват немцам, но воевал по - джентльменски: если удавалось сбить немца, я следил за тем, как он приземляется, а если сбивал над морем, то немедленно посылал за лётчиком дежурный катер.

И вот парень из пятой эскадрильи рассказывает мне, что во время одного вылета он видел собственными глазами, как немецкий истребитель, имеющий отличительные знаки на плоскостях - огнедышащие драконы - по два на каждом крыле, сбил одного нашего парня, а потом, когда лётчик выбросился с парашютом, спикировал на него и расстрелял в воздухе. Я сказал, что это брехня Мы здорово подрались с тем парнем, который мне это рассказывал., потому что раз он утверждал, что видел сам, - значит, я обвинил его во лжи.

Кто - то рассказал ребятам, что я заступился за немца, и мне за это попало. Можно представить, парни издевались надо мной вовсю. А тут мне пришлось вылететь как - то в направлении Гавра, и вот я увидел этого немца с драконами.

Паттерсон помолчал немного, как бы снова переживая эту встречу. Потом с усмешкой сказал:

- Самолёт - как самолёт. Ничего страшного в этих драконах не было. Днём они были видны, как на ладони. Немец пошёл на меня в атаку, и тут я увидел, что это настоящий дракон. Он лез прямо в лоб, так что я не выдержал и отвернул но и уйти он не давал. Началась такая вертушка, что у меня скоро глаза вылезли на лоб, а немец всё оказывался, у меня на хвосте. Лётчик был первоклассный, ничего не скажешь. И когда я понял, что надо удирать, он вцепился в меня зубами и с двух очередей зажег мой мотор. Тут я не выдержал, решил, что всё пропало, надо сдаваться. Отодвинул кабину, вывалился на плоскость, оторвался от самолёта и раскрыл парашют.

Паттерсона всего передёрнуло. Лицо его исказилось гримасой. Нам ясно представилось пустое небо, в котором болтается одинокий парашют над враждебной землёй; вражеский самолёт вверху; голубизна и оглушительная тишина, которая вдруг обрушивается на лётчика, оторвавшегося от мотора. Лицо Паттерсона было теперь как каменное, скулы резко очертились на нём, заговорил он сквозь сжатые зубы:

- И тогда я увидел этого немца. Он прошёл рядом со мной, внимательно рассматривая меня. Парашют болтнуло от воздушной волны. Немец хотел удостовериться, жив ли я ещё. И прежде чем я сообразил что - нибудь, самолёт развернулся и снова пошёл на меня. Я увидел струи трассирующих пуль раньше, чем почувствовал боль. Потом мне показалось, что пули отрезали мне правую ногу напрочь. Я ещё успел подтянуть стропы, чтобы ускорить падение, а немец опять прошёл мимо, и я снова увидел за броневым стеклом узкое, остроносое лицо с прищуренными глазами. Он не хотел тратить патроны напрасно и проверял, превратился ли я а мёртвую куклу, висящую в пустом небе, или ещё живу. И тут я не выдержал, я закричал изо всех сил, как будто он мог меня слышать за рёвом самолёта, и погрозил ему кулаком. Ох, как бы я хотел ударить ему в морду, чтобы размозжить эти челюсти хорька и нос коршуна! А немец ухмыльнулся, развернул самолёт, как будто играл в кошку - мышку, и снова спикировал на меня. На этот раз пули зажгли парашют; одна пробила мне грудь, другая ударила в руку. Я повис на стропах, уже не в силах управлять падением. И когда немец снова оказался рядом, я откинул голову, опустил руки вдоль тела, словом, я показался ему мёртвым, как самый мёртвый из всех утопленников, вытащенных из Темзы. И это было самое трудное, потому что парашют горел, земля была ещё далеко, а проклятый немец делал один за другим круги вокруг меня, ожидая, когда я сорвусь с дымящихся стропов.

Но парашют спас меня именно потому, что он загорелся. Скорость падения убыстрилась, я увидел под ногами поле, покрытое вот этими цветами, и на обрывках парашюта я успел приземлиться. А немец проводил меня до земли и улетел, не заботясь сообщить береговой страже о падении мёртвого американца.

Должно быть, меня здорово тряхнуло при приземлении, потому что я пришёл в себя только к вечеру. Я лежал всё на том же поле; вокруг цвела кашка, пахло мёдом и росой. Я с удивлением заметил, что перевязан по всем правилам искусства, рядом, так, что я мог достать рукой, стояли кувшин и корзина, никаких следов парашюта не было вокруг, да и на мне были только холщевые штаны и такая же рубаха, а сверху лежало широкое брезентовое пальто, какие носят фургонщики и грузчики. В кувшине было белое вино, в корзине - сыр и хлеб. Тут же лежала записка, написанная печатными буквами по - английски:

«Ночью вам будет оказана помощь. Старайтесь не стонать и не двигаться. Соберитесь с силами».

И эти бесстрашные люди пришли ночью. Где - то за пределами поля проходили военные машины; с наступлением темноты всё чаще слышались выстрелы немецких охранников - то и дело взлетали осветительные ракеты - немцы ждали ночного налёта, а три французских крестьянина пробирались по некошенному полю к раненому лётчику, зная, что за помощь мне они подлежат немедленной казни, если их захватит патруль. Один из французов умел говорить по - английски, я подозреваю, что он был такой же крестьянин, как я президент, но мы не спрашивали друг друга об именах и не обменивались визитными карточками. Я был для них американский лётчик, они для меня - французы, - значит, мы были союзниками. Говоривший по - английски человек объяснил мне, что они задержались из - за того, что пришлось пробраться к знающему человеку, который и передал по радио в Англию о местонахождении лётчика, что сейчас они ждут сюда самолёт. И вот три человека встали по краям поля, просвечивая тёмное небо ручными фонариками, с риском, что их немедленно пристрелят из темноты, а я лежал среди пахучих цветов и всё ещё не верил в чудо. А между тем в высоте уже ворчал мотор, я знал, что это «сандерболт». Мне даже казалось, что я вижу его силуэт, и всё - таки я не верил. Впрочем, об этом может рассказать Гейли, это он и вывез меня в ту ночь.

После госпиталя мне предложили возвратиться домой. Но теперь - то я начал понимать войну. И после долгих уговоров мне удалось остаться в армии, хотя я, наверное, единственный лётчик с протезом вместо ноги. Разведка, в которой тогда работал один мой приятель, выяснила, что меня расстреливал знаменитый немецкий асс, фон Грюнинг, сбивший двенадцать самолётов. Он командовал эскадрильей, базировавшейся около Гавра. Я стал летать туда ежедневно. Три раза я встречался с ним, но всякий раз он уходил от меня, должно быть, ему было неприятно, что нашёлся парень, который ещё настойчивее, чем он, лезет в лоб, подходит на ещё меньшие дистанции. И вот в прошлом году я застукал его.

Когда немец вывалился из машины, я спокойненько прошёл мимо него и прострелил ему правую руку на случай, если у него осталось оружие. А потом посадил машину рядом с этим подлецом, дал ему раза два в морду, чтобы он утих, сунул его в кабину (правда, пришлось его немного помять, машина не была рассчитана на двух пассажиров) и приволок на свой аэродром. Немцы постреляли немного мне вслед, они не предполагали, что подбитый самолёт, как им казалось по моей посадке, может снова взлететь. Ну, я думал, что мне захочется поговорить с этим фон Грюнингом, а оказалось, что даже смотреть на него мне было противно. Так мы его и сдали в лагерь до будущего суда, которым мы закончим эту войну. Очень мне хочется посмотреть на физиономию Грюнинга, когда он будет сидеть на скамье подсудимых вместе со своим фюрером, который научил этих подлецов стрелять в беззащитных, убивать пленных, грабить мирных жителей и взрывать тихие города. Сказать по правде, мне ещё больше хочется завтра приземлиться в Гавре, разыскать поле, покрытое кашкой, и тех трёх человек, которые, ничего не боясь, пришли на помощь раненому лётчику. И завтра я лечу в те места. Что передать этим людям от вашего имени, если я их разыщу?

Паттерсон лукаво посмотрел на нас, предугадывая наш ответ. Гейли с воодушевлением воскликнул:

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.