Принимающему мяч

Сергей Бардин| опубликовано в номере №1362, февраль 1984
  • В закладки
  • Вставить в блог

Рассказ

…И так, Шармах движется слева к штрафной площадке, а Лято мечется где-то гораздо правее, защитники обложили его, как зверя, он припадает правую ногу, рывок – попытка – и снова неудача: обвести себя они не дают. Это полсекунды. Шармах слегка растерян он резко отходит назад влево и как бы снова начинает свой же рывок в штрафную без мяча. А Лято перебросил мячик через высокого перуанца, сам подался туда же, к мячу, и подхватил его на ногу. Четверть секунды. И он медлит. Он замедляет время в штрафной, и защитники, подчиняясь этому тормозящему ритму переброски мяча, вцепившись в Лято, вцепившись взглядами, нервами, как загипнотизированные, медленно качаясь, замедляют себя тоже. Все замедляется... Опять полсекунды. Шармах же клонится во вратарскую (здесь полно игроков защиты), клонится левым плечом, выбросив в стороны руки для равновесия, – он живет быстрее защитников, сейчас в два, в три раза быстрее, потому что их тормозит Лято. И мячик с ноги начинает делать свою плавную дугу вдоль ворот; а Шармах упирается левой стопой в грунт, распрямляет длинные мышцы бедра, и руки уходят назад, увеличивая скорость; вот его голова соприкасается с мячом почти в полуметре от земли, мяч взмывает, Шармах продолжает горизонтальный полет. И снова, теперь где-то впереди, вратарь ученически повторяет его летательное движение, руки впереди тела летят к мячу, но не встречаются с ним, и мяч тихо, как цветок в реке, вплывает в ворота, вратарь проплывает следом, на секунду закрыв его. А Шармах уже на ногах, ястребино зафиксировал он момент влета мяча и уже развернулся, округлил глаза, надул губы, усы висят в самоизумлении – руки разведены. Ну!

Что тут можно сказать? Повтор. В пять примерно раз медленнее. Но уже без Лято. Проворонили операторы его медленное гипнотическое топтание.

Теперь, значит, только Шармах. Так и вижу: два миллиарда привставших у своих телевизоров, дыхание сбито, а миг этот не забудется уже никогда!

Значит, Шармах. Опять левая длинно распрямляется в медленном своем движении, и голова неясно трогает мяч, и мяч в благодарность вплывает, вплывает, вплывает под сень ворот, и наперерез ему долго течет слева направо тень, слишком длинная для человеческого тела. А потом Шармах – крупно. хорошо видимый! – разводит и разводит в стороны бесконечно свои кисти со сложенными пальцами (большой палец отставлен), поднимает плечи, как бы оглядывая со стороны безукоризненность, совершенство ситуации и себя, и обалдевает: лучше сделать было нельзя. И он разводит руками. Ну-у!

Проснулся от стука в дверь, потом долго соображал, поднимался, бежал к телефону, потом поговорил с Сабуровым и ничего не понял. Потом сразу пришло знание происходящего, сразу вернулись ему картинки последних дней. И он пошел умываться и звонить.

Петровича, конечно, уже не было, и он немного поговорил с теткой Аней, она его помнила, даже заплакала, кажется. Она всегда моментально переходила от слез к смеху, и поэтому никто к ее слезам не относился с испугом. Наоборот, если тетка Аня плакала, то это было хорошим признаком. Ребята говорили, мол, она своим ревом приносит удачу.

Когда Егора привезли тогда, тетка Аня была где-то в турпоездке по городам Золотого кольца, жалеть было некому, и Егор сразу почувствовал это и сказал себе: со спортом все. И не ошибся.

Петровича не было. Он ушел к себе на стадион в шесть утра. Так он делал каждый день, чтобы спастись от домашних, купить и перечитать все газеты от доски до доски. Довоенные привычки заставляли Петровича, а потом фронтовые: он уважал газеты, приходил за час до работы и наслаждался знаниями, которые ему давала пресса. Потом он уйдет на тренировку.

Егор знал это и не стал спешить. Он спокойно позавтракал в городе, там, на Невском, где булочки в вазах стояли прямо на столах, так что он успел их съесть три штуки до прихода официантки, до яичницы, кефира и помидорного салата. Потом он долго спорил с официанткой и хотел заплатить за пять булок, и она растаяла, стала смеяться. В кафе было пусто, полутемно и холодно, плотные шторы закрывали свет улицы.

«Смотри, вон, – сказала официантка подружке, толстой Варе, которая обслуживала Егора позавчера. – Твой-то побрился, сухой, правда, глист табачный, но красивый, зараза». Егор помахал им правой рукой, кольцо обручальное толсто блеснуло на безымянном пальце.

«Ладно. Не могу без дури, а дело стоит». Но чувства вины не было. Деловой человек, он сам распределял время. Он допил кофе и пошел к машине.

Он ехал медленно, как бы туристским ходом, оглядывая Невский, потом поехал на Дворцовый мост, проскочил Васильевский остров. Набережная. Тучков мост. Уже над ним торчали сутулые опоры стадионной подсветки с сотнями слепых прожекторов. Он отыскал, где бы приткнуться, поставил машину и пошел внутрь.

Дежурная сидела справа от входа и смотрела переносной телевизор. Он облокотился на стойку и сразу принял такую позу, словно провел здесь около дежурной и ее телевизора сто лет. Посмотрел мультик.

– Приехал Петрович-то? – спросил Егор, не отрываясь от экрана.

– Какой такой Петрович?

– Ну Корчмарев! Сказал: буду.

– В третьем зале, – сказала дежурная.

Он покрутил ключи, досмотрел, как котенок ловит бабочку, сидевшую на его хвосте, потом вздохнул и лениво отправился наверх. Видел бы это Сабуров, сказал бы, что надо было вызвать тренера. Рациональный человек! Нельзя было Егору вызвать Петровича, потому что ученик к учителю всегда остается в подчиненном положении. А насчет того, что, повзрослев, дети становятся значительнее родителей, это брехня и есть. Да и разговор серьезный. Сам-то товарищ Сабуров не поехал, Егора послал.

Он пошел по мягким паласам, которыми были теперь устланы коридоры. В тупиках стояли импортные машинки «Тенант», похожие на маленькие трактора. Высокий парень на вопрос Егора только махнул рукой вдоль коридора и побежал, прыгая через ступеньки: опаздывал на тренировку.

Егор почувствовал привычное возбуждение, как в те годы, когда Петрович орал, что будет выбрасывать из сборной «козлов, которые не могут вовремя приходить на тренировки». Петрович был мягчайший человек, тишайший в доме и в отношениях с людьми. Но превращался в зверя на тренировках и крыл без разбору.

  • В закладки
  • Вставить в блог
Представьтесь Facebook Google Twitter или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.

В 4-м номере читайте о знаменитом иконописце Андрее Рублеве, о творчестве одного из наших режиссеров-фронтовиков Григория Чухрая, о выдающемся писателе Жюле Верне, о жизни и творчестве выдающейся советской российской балерины Марии Семеновой, о трагической судьбе художника Михаила Соколова, создававшего свои произведения в сталинском лагере, о нашем гениальном ученом-практике Сергее Павловиче Корллеве, окончание детектива Наталии Солдатовой «Дурочка из переулочка» и многое другое.



Виджет Архива Смены