Одними из первых наших союзников стали французы и единственный англичанин, офицер с торпедированного немцами торгового судна. Среди французских пленных было много сенегальцев – черных-пречерных; только у одного кожа была чуть посветлее, носил он фамилию Струе и при встречах с нами радостно заявлял: «Мон папа – Польска!» Уж не знаю, каким чудом занесло его предка во французскую Африку – наверное, во времена наполеоновских войн... Но так или иначе, это, поляк-француз-африканец стал одним из самых надежных участников конспиративной организации.

И еще одного человека я непременно должен назвать – не просто потому, что мы тоже считали его земляком (отец – француз, мать – полька), а потому, что он оказался настоящим «ангелом-хранителем» нашего подполья. Под вермахтовским мундиром цвета «фельдграу» эльзасец Роже Вирьон всегда носил фотографию, вырезанную из какого-то журнала времен Олимпийских игр 1936 года в Берлине. Это был портрет нашей бронзовой медалистки в метании копья Марыси Квапшевской. «Мари... мон амур...» – без конца вздыхал Роже, доставая истертый снимок, и мы, небритые, обтрепанные, худые, окружали его, разглядывали фото, вспоминая солнце над стадионами, красавицу Марысю и мирную жизнь, напрочь отрезанную от нас черным днем 1 сентября.

Может быть, потому мы и вспомнили, что 1940 год должен был стать олимпийским, вспомнили, что на берлинских играх 1936 года, как и обычно, произносилась олимпийская клятва мира и дружбы. И один из нас, такой же небритый, оборванный, голодный – бывший взводный 82-го пехотного полка Сломчиньский, – сказал: «Организуем Олимпиаду!»

1 августа в лагерном лазарете была проведена тайная сессия Международного Олимпийского комитета, состоявшего из представителей Польши (Сломчиньский), Франции и Англии. Разумеется, все три члена МОК были «тяжело больны» – соответствующие документы оформили наши люди в лазарете. Почетным членом МОК, а также связным и главным судьей соревнований был единогласно избран Роже Вирьон – единственный солдат вермахта, знавший о нашей Олимпиаде.

В программу игр вошли: толкание ядра, стрельба из лука, велоспорт, прыжки в длину, волейбол и бег на 50 метров лагерной лягушкой. Каждая «страна-участница» выставляла по одному олимпийцу в индивидуальных видах спорта, причем соревноваться они должны были на своей территории, не видя соперника. Волейбольный матч должен был проводиться возле лазаретного барака: на двух рахитичных деревцах была укреплена веревка с выстиранным бельем.

Днем открытия Олимпиады было избрано

1 сентября, дабы почтить память жертв войны, продолжавшейся уже год. В тот день санитар Роже Вирьон доставил в лазарет еще одного «больного поляка» – представителя нашей страны в стрельбе из лука Мачея Коласу, который от имени всех участников наших игр произнес слова олимпийской клятвы перед Международным Олимпийским комитетом. Мы не слышали, как говорил Мачей, но вместе с ним повторяли слова обещания – сражаться по-спортивному честно друг с другом и по-солдатски беспощадно с врагом.

Наш подпольный МОК стал руководящим центром конспиративной организации военнопленных, Которая впоследствии подготовила несколько массовых побегов из лагеря. Эта необычная Олимпиада помогла нам, людям разных национальностей, протянуть друг другу руки через границы из колючей проволоки, вернула многим веру в то, что сражение с фашизмом еще не кончено.

Первым номером программы была велогонка. Роже Вирьон приволок откуда-то в лазарет старый-престарый велосипед, хитро укрепил его на двух табуретках, приладил к задней шестеренке счетчик – и конкуренты, срываясь ослабевшими ногами с педалей, начали борьбу за олимпийские лавры. Расстановка сил в мировом велоспорте и за колючей проволокой не очень менялась: выиграл бельгиец, за ним были голландец, поляк, норвежец, югослав и француз.

Далее шло толкание ядра. Этот спортивный снаряд, роль которого исполнял обычный круглый булыжник. Роже Вирьон перетаскивал в своей санитарной сумке из одного сектора в другой. Победа досталась здесь французу, толкнувшему шестикилограммовый камень на одиннадцать метров.

Если и эти два вида спорта могли навлечь на нас суровую кару со стороны охранников, то стрелков из лука тут же поставили бы к стенке: немцы наверняка решили бы, что готовится покушение на солдат вермахта. Поэтому соревнования лучников проводились в бараках. Изогнутый вербовый прутик, стянутый шнурком, который наши лагерные умельцы намазали для эластичности какой-то дрянью, стрела с гусиным перышком на конце, – все детали этого оружия достал опять-таки Роже Вирьон. А выиграл соревнования тот самый Струе – «Мон папа – Польска!», так что победа в равной степени принадлежала Африке, Франции и Польше.

Прыжки в длину (преодолеть надо было с короткого разбега ров с водой) принесли лавры норвежцу. А потом началась тщательная подготовка к единственному командному виду спорта – волейболу. Немецкие санитары выставились из окон лазарета, дивясь грандиозной стирке, которую затеяли пленные. На веревке между тощими деревцами повисли бесконечные солдатские кальсоны, рубашки, обмотки, носки. В общем, волейбольная сетка получилась что надо, и только начальник лазарета не оценил этого. Он появился как раз в тот момент, когда заканчивали первую партию голландцы и бельгийцы, побледнел от злобы, рявкнул: «Вон!» – и выгнал всех до одного из лазарета. Бедному Роже пришлось отдуваться за нас, и в итоге мы постановили исключить волейбол из программы Олимпийских игр.

Закончились же они той самой «лагерной лягушкой». Это был, если хотите, наш мемориал олимпийского спорта: поставив ноги вместе, надо было пропрыгать в приседе 50 метров. Лягушачьи прыжки были одним из наказаний в лагере и одновременно едва ли не самым остроумным развлечением охраны. Наш МОК решил включить в программу эту чертову «лягушку» как символ Европы, растоптанной гитлеровским сапогом. Меня же «селекционер» польской команды выбрал на роль участника в этом виде спорта потому, что я недавно прибыл из лагеря особого режима, где просидел месяц за попытку к бегству, и там-то меня натренировали в лягушачьих прыжках!.. Кроме того, наш надсмотрщик, фельдфебель Шлаппке, тоже был большим ценителем «лягушки» и известного упражнения «Встать! Лечь!». И почему-то больше всего ему нравилось отводить душу на мне.

Все это и вывело меня на олимпийский старт. Я уже преодолел половину дистанции. Роже Вирьон все чаще поглядывал на секундную стрелку часов, как из-за казармы появилась красная морда Шлаппке и раздался знакомый рык: «Вас ист дас?» Махнув рукой на свою судьбу, я продолжал скакать, а Роже торопливо объяснил фельдфебелю, что я наказан, так как не отдал честь. «Моя школа...» – пробурчал довольный Шлаппке и побрел дальше. А Роже Вирьон, добыв очередную справку о «тяжелой болезни», привел меня в лазарет, где мне вручили диплом победителя и олимпийский вымпел и сыграли польский гимн на губной гармошке.

Свои олимпийские награды и прочие свидетельства игр 1940 года я унес, когда в третий раз бежал из фашистского лагеря, и, наконец, удачно. Они были со мной и в варшавском подполье, когда мы с товарищами тайно вывозили из гетто людей, обреченных на смерть, и во время восстания в варшавском районе Мокотув осенью 1944 года, и в послевоенные годы, когда мы восстанавливали свою столицу. А вот теперь я хочу рассказать об этой Олимпиаде, про которую мало кто знает...

Теодор Невядомский вновь раскладывает на маленьком кофейном столике свой чемпионский диплом с выцветшими, полусмытыми олимпийскими кольцами, и треугольный колючий вымпел, и потертый карандашный рисунок с изображением знаменитой волейбольной сетки, и единственную в мире почтовую марку, нарисованную узником фашистского «шталага» в честь тайной Олимпиады военнопленных. Официантка с недоумением смотрит на все это, отыскивая на столе местечко для нового кофейника.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.