- Сейчас! - ответил спокойный и неторопливый голос, не криком, а звучностью, которая не требовала усилия, дошедший до нас.

Я обернулся. В глубине двора, там, где время снесло часть забора, вполоборота к нам, так, что лицо её не было видно, возле поленницы дров стояла женщина с топором в руках. Перед ней была здоровенная, в полтора обхвата чурка, которую она собиралась расколоть.

Я разом оценил положение и видел уже, как она, вонзив топор в вязкое дерево, завязив его в нём, будет с превеликим трудом, перекидывать его за плечо и с размаху бить обухом об другую чурку...

- Погодь маленько, - сказала она всё тем же спокойным, грудным голосом.

Чуть приподняв топор обеими руками, она слегка, так мне показалось по крайней мере, точно клюнула - надсекла верхний край - от середины чурки, потом так же точно, почти небрежно, тюкнула по чурке от середины книзу. А потом коротким, очень точным, даже на расстоянии это чувствовалось, сильным ударом расколола - нет! - рассекла пополам на две ровные, гладкие половины, так, что они почти беззвучно развалились на стороны. Тогда она так же медленно и неторопливо подняла одну половину чурки, поставила «на - попа» и, придерживая её левой рукой, с поразительной лёгкостью стала с хрустальным звоном отсекать от неё ровные, гладкие полешки.

Я с восхищением смотрел на эту женщину, на её умные, скупые движения, на топор в её руках, на её фигуру, на покорное её умелости дерево. Вот такие руки способны выткать бесценную ткань, это они могут спрясть за одну ночь Василисину пряжу!...

Потом она положила топор, отёрла лоб смуглой рукой и выпрямилась.

Она была крепкая, статная, ладная. В бёдрах широка, в груди высока. Чуть смуглое и чуть скуластое лицо её было серьёзным и добрым. У глаз - тёмных, с длинными ресницами - взгляд прямой, глубокий.

Она только на мгновенье остановилась, и этого было достаточно, чтобы запомнить её такой, как она есть: крепкой, статной, ладной. Волосы у неё были гладко причёсаны на ровный пробор и стянуты на затылке, юбка плотно облегала сильные ноги, застёгнутая на все пуговки коротенькая кофта выбилась из - за пояса.

Глаз я не мог оторвать от неё, от плавных рук её, от её красоты и силы.

Видя, что за ней наблюдают, она словно нехотя, чуть кося глазом, опустив ресницы, будто не видя нас, прошла мимо. Подошла к телеге и сходу, неуловимым движением переменив ритм, вскинула тяжёлый мешок на плечо и - куда девалась только что бывшая неторопливость! - быстро перебирая загорелыми ногами, почти с озорством, помахивая в такт шагам левой рукой, а другой придерживая куль, лихо пронеслась перед самыми нашими носами и скрылась в избе.

- Ну до чего же хороша! - вырвалось у меня.

- Ишь ты! - сказал старичок самодовольно. - Законное дело. Ведь она, - он многозначительно поднял палец, - однолетка!

- Кому? - спросил я невольно, плохо слушая старика.

- Да всем нам, - сказал старичок с ухмылкой. - Ей, милый ты мой, тридцать лет! А знаешь ли, что они означают? Тридцать лет тому назад - отними их от моих шестидесяти - пяти, тридцать пять получишь - в этих местах я советскую власть устанавливал, комбедом командовал, комсомол - тогда ещё РКСМ - организовывал!... А ты думаешь: старик - так, значит, от старого режима остаток!... А я, милый ты мой, как в семнадцатом стал большевиком, так до сих нор ни на шаг не отступил. И выходит, что она, чудо - бабочка эта, тридцати годам моей партийности ровесник! Тридцать лет ей! Тридцать лет ей, матушке нашей. Стране советской! Вот кому, выходит, бабонька наша однолетка!

- Нет, ты посмотри, посмотри, до чего бабы наши хороши! - продолжал старичок. - Ум в глазах светится! А что за походка, что за сила, что за руки, что дело делать, что плясать!... Такая за себя постоит, такая что хошь сотворит, а полюбит - таких народит! - и век за тобой будет. Красота человека! Душа, сила, надёжа! А ведь она дочь земли советской, не по - книжному, а наяву. Что ты теперь скажешь?

- Удивительно! - оказал я. - Оглянуться не успели - и пришла зрелость!

- Вот, вот! - сказал старичок. - Сколько пройдено, сколько прожито, - и - и! - не перечесть, не охватить! А оглянешься - и не верится, будто вчера было.

Словно сговорившись, мы подошли со стариком к телеге и, ухватив с двух сторон куль, потащили его, держа за уши - углы - в избу, так что он провисал между нами грузным брюхом, набитым выпиравшей из него круглой, крупной картошкой. Когда мы были у самого крыльца, дверь избы открылась, и женщина, выбежав за вторым кулем, завидя нас, остановилась в нерешительности.

- Паша! - вдруг громко окликнул её старик. - Вот гражданин из газеты пришёл, тобой интересуется, описать хочет!

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.