— Имейте в виду, — сказала Лангуева, обводя стол скрюченными пальцами с зажатой в них сигаретой. — Я к этому отношения не имею.

Но я заметил, что сигарета подрагивает в ее руке.

— В каком смысле? — заглянул ей в лицо Стас.

— А в таком смысле, что книжек я не брала. Просто примчался этот идиот с выпученными глазами... — Нина Ефимовна скривилась то ли от дыма, то ли от неприятного воспоминания, — кричит: «Такой случай! Никто не узнает!» Подонок...

Пепел покатился ей на юбку.

— Ну, я ему сказала: делай что хочешь, а я ни при чем. Наврать, когда придут, могу чего-нибудь по старой памяти, так и быть, но я ни при чем, — твердо повторила она.

«А зачем милицию вызывала?» — чуть было не спросил я злорадно и осекся за мгновение до быстрого предупреждающего взгляда Северина. Действительно, если Нина Ефимовна Лангуева хочет пока думать, что может вот таким детским способом сухой выскочить из воды, — пусть думает. Пока.

— Отлично, — воскликнул Северин, усаживаясь за стол напротив нас и доставая стопку бланков. Тон его из протокольного сделался почти что дружелюбным. — У меня от следователя прокуратуры имеется отдельное поручение официально допросить вас по этому эпизоду. Не возражаете?

— Валяйте, — согласилась Лангуева, зажигая новую сигарету.

Когда допрос подошел к концу, я взял у Балакина ключи и сходил за Овсовым. Пардон за каламбур, вид у Лошади был загнанный. Время, проведенное наедине с собой после мимолетной встречи в коридоре, не прошло для него бесследно. Пока я конвоировал его от кабинета к кабинету, он то и дело нервно утирал платком шею и красное разгоряченное лицо. А зрелище окутанной дымом Лангуевой перед столом с протоколом допроса доконало его окончательно.

— Вот он, голубчик, — зло и торжествующе приветствовала Алика вобла, которая к концу допроса стала почти такая же разговорчивая, как при нашей первой встрече, только, так сказать, с обратным знаком. — А вы знаете, — удивленно повернулась она к Северину, — я вот вам тут все рассказывала-рассказывала, а сейчас вдруг подумала: может, он и мне тогда наврал, а? Может, он сам ее и убил?

С Аликом при этих словах случилось что-то ужасное. Он из красного сделался белым, пошатнулся, оперся на стену и стал медленно сползать вниз. Я еле успел подхватить его под мышки.

— Боже мой... — шептали его губы, ставшие из пунцовых синими. — Я не убивал... Боже мой...

Через час, отпоив Овсова валерьянкой, мы знали все. Разумеется, я имею в виду: все, что было известно самому Овсову. Но новое наше знание не только не продвинуло нас в раскрытии убийства и в поисках Ольги, но, пожалуй, запутало еще больше.

16

Как ни удивительно, Пиявкой Илюшу Яропова прозвали не друзья-блатари и даже не дворовые приятели, а родная мама Анна Кузьминична. Видать, нежным и ласковым сыночек был с самых отроческих лет. Справедливости ради надо сказать, что и сама Анна Кузьминична, или просто Нюрка, как звали ее все вокруг до самой старости, добротой и мягкостью нрава никогда не отличалась. Лупила своего отпрыска по делу и без дела, с пьяных глаз и потрезве, что, впрочем, бывало не часто, лупила до тех самых пор, пока сынишка не подрос. Тогда они поменялись ролями.

Скучная история. И хотя стараниями балакинских сыщиков и участковых удалось найти немало бывших жильцов шестнадцатого дома — свидетелей яроповского безобразного бытия, существенных деталей не всплывало. Ну, пили, ну, дрались, ну, ходили к ним разные компании... Тогдашний участковый, ныне пенсионер, старался побольше иметь дело с этой семейкой, «осуществлял профилактические меры», соседи старались поменьше.

Правда, с тех пор как Анна Кузьминична, полуразбитая предварительно параличом, переселилась от сына сначала в дом для престарелых, а через полгода в мир иной, поведение Ильи Яропова изменилось. Сказать, что в лучшую сторону, было бы неправильным. Просто в другую. Во всяком случае, жалоб от соседей участковому убавилось. Да и то сказать, самих соседей за годы становилось все меньше. Кое-кто из населявших огромную коммуналку умирал, другие получали благоустроенные квартиры как очередники, а новых сюда селили неохотно — дом давно уже по генплану предназначен был под капремонт. Яропов по-прежнему нигде не работал постоянно, числился то грузчиком в одном месте, то чернорабочим в другом, но поскольку вреда, то бишь шума, драки и других антиобщественных действий, от него теперь видно не было, его более или менее оставили в покое.

На том, собственно говоря, и сгорел тогдашний участковый, отправившись на пенсию несколько раньше, чем ему хотелось. Это произошло вскоре после того, как выяснилось, что просторная комната Яропова в полупустынной, отживающей век коммуналке стала постоянным местом встреч вполне определенной категории лиц. Тихие, нешумные, скользили они тенями по плохо освещенному коридору, стараясь никого не потревожить, не привлечь к себе внимания. Слабым оправданием, но не утешением для старика участкового, который, и теперь еще смущаясь, рассказывал про эту историю Балакину, было, что в те времена наркомания как явление считалась в нашем обществе несуществующей. На худой конец могли иметь место отдельные нетипичные случаи. А нетипичное, понятное дело, характерно тем, что его до смешного мало, иначе какое же оно нетипичное. И чем меньше, тем лучше.

Яропову было предъявлено обвинение в содержании притона для потребления наркотиков. А в процессе следствия стало известно, что Пиявка славился среди соответствующего контингента как человек, у которого всегда можно найти «травку», «колеса», а то и порошок. Он получил десять лет в колонии усиленного режима, где находится и поныне.

Конечно, бывают в жизни совпадения. Но теперь никто из нас уже не сомневался, что тут «тепло». Наркоманка, убитая в той самой комнате, где много лет назад был притон наркоманов... Крупицы морфия в кармане плаща... «Кукла», которую принес человек, сославшийся на Пиявку...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• …
• 9
• 10
• 11
• 12
• 13
• 14
• 15
• 16
• 17
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.