Не забыт

Виталий Самойлов| опубликовано в номере №1415, май 1986
  • В закладки
  • Вставить в блог

Рассказ

Ночью с моря задул ветер — моряна. Так задул, что устье Волги сразу вспухло, уровень поднялся метра на два и воду погнало в ерики, а через них, через эти ерики, которыми изрезаны узкие пыльные улицы поселка и берега, — в буйно зазеленевшие низины и заливные луга, а вместе с водой в эти самые низинные места устремилась и рыба на нерест. И это означало, между прочим, что ходу воблы конец. А до того как задуть моряне, все жители поселка, и стар и млад, с берегов, с причалов и кладок, с лодок таскали эту воблу почем зря, запасались впрок. Ловили, солили, сушили, складывали чалки вяленой рыбехи в прохладные, сухие места. На время хода брали отгулы, отпуска, а потом, конечно, отрабатывали.

Ну, а Тёщин Алексей Константинович свое давно отработал. Давным-давно, с самого марта сорок второго, а это сорок годков с небольшим, с того самого времени, когда ему в сталинградском госпитале ножку-то оттяпали. С самого того времени в отпуске. До ранения вес его был больше центнера, «сейфом» дразнили. Баркас многопудовый вытаскивал на берег, словно перышко, не натуживаясь, без посторонней помощи. А как отхватил хирург ногу — между прочим, попался свой, астраханский, повезло тогда Алексею Константиновичу, повозился старательно, на совесть этот земляк-хирург, — вес стал бараний, чуть побольше сорока килограммов.

Вот такое сотворила война с Алексеем Константиновичем Тёщиным. Да еще и глаз правый выбило. На этом он и отвоевался, списали его подчистую и после госпиталя отправили сухонького донельзя, одноглазого, одноногого, на костылях, домой, в поселок под самой Астраханью, где его законная супруга Маша, Машенька, а сейчас почтенная старушка Мария Григорьевна, заливаясь слезами от жалости и горести и радуясь (хоть жив-то остался!), отхаживала, отпаивала, возвращала к здоровью, к желанию жить и трудиться. Отходила, отпоила калмыцким чаем. откормила рыбехой волжской, отогрела лаской, любовью, и снова набрал свой центнер Алексей Константинович и до сих пор поди сохраняет.

Черна темная ночь непроглядная, спать бы да спать всласть в такую ночь ветерану войны, инвалиду Алексею Константиновичу Тёщину после содеянных многих дел хозяйских по дому, после рыбалки жаркой — порядком воблы подзасолил, весь чердак увешал чалками, будет чего родичам рассылать в посылках, — да вот не спится старику, мается.

Еще как мается! И не старые раны ноют, нет! Не раны, а душа, душа мается, болит.

И эту боль свою, после многих дней раздумий, после того, как попалась на глаза никогда ранее не читаемая им «Литературная газета», мимоходом купленная в киоске внуком Женькой, на одной из страниц которой Алексей Константинович, к великой своей надежде, узнал сильно измененного временем и возрастом соратника по битве там, под Барвенковом, и не кого-нибудь, а, как это следовало из поздравления под портретом юбиляра и Указа о награждении орденом Ленина, соратника, ставшего известным писателем и главным редактором столичного журнала, он эту боль свою душевную облегчает тем, что сочиняет письмо этому своему соратнику, который там, под Барвенковом. где его-то. Алексея Константиновича, и покалечило, все выспрашивал про то, как его взвод ротных минометов дважды искрошил в капусту немецкую пехтуру, выспрашивал да записывал, потом несколько раз фотоаппаратом щелкнул с разных сторон, самого и со всеми, кто бой вел этот. Шустрый лейтенант был, этот нынешний главный редактор журнала, дотошный: а что, а где, а как, покажите. Пишет свое письмо Алексей Константинович, схоронившись в баньке, куда никого среди ночи не занесет из домашних.

Брови Алексея Константиновича кашлатые, щетинистые — а какими же им еще быть в семьдесят пять годочков — напряженно сошлись над горбатым казацким носом, отражая напряженную работу мысли. Корявые, в ссадинах и трещинах от вечного труда (это они только на бумаге значатся на заслуженном отдыхе). непослушные пальцы выводят безобразные каракули. Ошибок в письме не счесть. да что поделаешь, грамоте некогда было учиться сироте Алешке в ту пору, когда на уме было одно — прокормиться: сначала пас чужую скотину на лугах, потом тягал чувалы на волжских баржах, пока не устроился матросом на буксир. Потом...

Потом привалило счастье — Маша, стало быть, любовь. Ушел в приймы в хорошую семью, вот в эту самую усадьбу, которую, считай, всю жизнь благоустраивает своим трудом, по своему разумению. Да началась война...

«Так что здравствуйте, уважаемый товарищ Главный Редактор доблестного журнала!

С приветом к Вам — инвалид и ветеран Великой Отечественной войны Алексей Константинович Тёщин! Шлю я вам и вашей супруге с детками поклон и самые добрые пожелания. Все это от меня лично. И от моей супруги Марии Григорьевны.

Вы сразу так и удивитесь: какой еще Тёщин, знать не знаю. Не удивляйтесь, подойдет время, обскажу. Слыхал, что в руках у вас большая власть имеется и связи, дойти можете до самого маршала, во всякие там архивы, была бы только воля ваша на то. Сразу, товарищ Главный Редактор, говорю с чем к вам. За помощью. Или сами помогите или обскажите, как обладить.

Все у меня с супругой имеется. Дом — полная чаша. Паровое отопление. Водопровод во дворе. Обклеено обоями везде. В горнице патреты — мой и Марии Григорьевны, фото деток, унуков. Телевизор у флигеле, где мы с Марусей живем. Телевизор у дочери с зятем Володькой. Ковры над кроватями. В кухне и галерее — два холодильника, столы цветной клеенкой застелены. В шкафах одежа парадная, на вешалках в галерее — рабочая для рыбалки и работы по дому. В сарае корова. Так что молоко свое, свежее, питательное, а потому пьем по утрам с молоком зеленый калмыцкий чай. Овощь и фрукта с весны до осени своя, помидоры, лук, петрушка, персик, груша — свои. В магазин приглашають персонально: пожалуста, что вам завгодно, Алексей Константиныч? Да заместь себя посылаю я Марию Григорьевну: она у меня главный командующий об этих делах, знает чего нужнее.

Состою в Совете Ветеранов поселка. На усяких торжествах — Тёщин в Президиуме. Да, уважають меня. А то в школу просют: расскажите дедушка Леша детишкам, как воевала наша доблестная Советская Армия, как побеждала паразитов-фашистов, про свои фронтовые подвиги расскажите. В техучилище механизации тоже приглашають регулярно. Я никому не отказываю. Надеваю парадный костюм с наградами — и поехал. Раньше машину присылали, потом у меня личный транспорт стал: сначала тарабайка двухместная, теперича «Запорожец» на ручном управлении, как инвалиду выдан Государством. Райсобес выделил. Завожу — и поехал, куда приглашають. Где ждут Тёщина Алексея Константиновича. А Маруся моя — рядом, в платке самом лучшем!..»

Алексей Константинович писал, и перечитывал, и сомневался, вздыхая горестно: то ли он пишет, нужно ли оно Главному-то Редактору, не затуманивает ли основного, вон сколько накорябал страниц из Оленькиной тетрадки в клеточку, а к основному-то, считай, и не подступился. А в чем оно, основное-то? Вот ведь беда какая. Не мастак и никогда им не был — расписывать про всякое такое. А тут обида, вот ведь что. И если чего упустишь, глядишь, не так поймут. Да-а, про душу-то обиженную написать — не заявление в райсобес на уголь черкануть или родичам открытку поздравительную «Здрасьте-поздравляю-до свидания, со счастьем со здоровьем». Тут надо, чтобы все сошлось, вязалось. Вот ведь в чем дело, елкин корень!

«Теперь про самое главное с чем я к вам, уважаемый товарищ Главный Редактор. (Эти строчки Алексей Константинович подчеркнул.)

Слухайте как было.

Тольки кончилась часть торжественная — памятник в День Победы открывали. Ну, тут усе вразброд. Глаза утирають бабоньки. И моя Маша утираеть, мне платочек подаеть: слезы у меня сами текуть.

Как подходит один, Лябух по уличному прозвищу. Ровесник мой, токо квелый. выцветший, потому как не трудится, даже дома, а токо за выпивкой сидить.

Здоровается, а на морде усмешка пакостная. И пьянью несет. И начал Лябух хулить меня при всех: «Бабы, оно понятно: ихняя специальность — реветь. Но ты, Тёщин, артист! В театрах так не ревуть мужики, как ты. Ты лучше ревешь. У всех на виду, и эт-та воин-ветеран!»

Враз мои глаза просохли. Вроде в шутку сказано, а из шутки выходит: лицемер я. Тёщин, прикидываюсь. И не от сердца мои слезы, для видимости!

  • В закладки
  • Вставить в блог
Представьтесь Facebook Google Twitter или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.

В 4-м номере читайте о знаменитом иконописце Андрее Рублеве, о творчестве одного из наших режиссеров-фронтовиков Григория Чухрая, о выдающемся писателе Жюле Верне, о жизни и творчестве выдающейся советской российской балерины Марии Семеновой, о трагической судьбе художника Михаила Соколова, создававшего свои произведения в сталинском лагере, о нашем гениальном ученом-практике Сергее Павловиче Корллеве, окончание детектива Наталии Солдатовой «Дурочка из переулочка» и многое другое.



Виджет Архива Смены

в этом номере

Подарите мне лето…

Молодежная мода

Зигзаг неудачи

Продолжаем читательскую дискуссию «Отступить или одолеть»?