На токийском процессе

Вдруг к пульту подходит кто - либо из защитников. Это значит, что он хочет заявить возражение. В громадном большинстве случаев эти возражения чисто формального характера и ровно ничего не дают для прояснения дела.

Но адвокату важно, чтобы в завтрашних газетах было упомянуто, что защитник мистер такой - то выступил с возражениями против оглашённых обвинением документов. Чем чаще его имя появится в газетах, тем лучше для его будущей практики. Но важно, по какому поводу его упомянут. Хотя бы потому, что председатель назвал его выступление «очевидной глупостью» (такой случай был в Трибунале). Публика забудет об этом., а вот имя адвоката, если оно будет часто упоминаться, запомнится, и это принесёт ему в будущем добавочную толику долларов.

Кроме того защита определённо делает ставку на затяжку процесса. Чем дольше протянется процесс, тем больше шансов, что тому или иному подсудимому удастся выйти сухим из воды. По подсчёту, произведённому одним из сотрудников обвинения на основе стенограмм судебных заседаний, на бесполезные словопрения уходит 30 - 40 процентов рабочего времени Трибунала.

Советское обвинение отступило от установившейся в Трибунале традиции. Вместо того чтобы зачитывать все документы от начала до конца, советские обвинители оглашали только те выдержки из этих документов, которые имели отношение к делу. К тому же они прямо указывали, для чего ими приводится та или иная выдержка, не стесняясь называть вещи своими именами. Например советские обвинители огласили найденную в архиве германского министерства иностранных дел запись беседы Риббентропа с Мацуока в конце февраля 1941 года, то есть почти накануне заключения советско - японского пакта о нейтралитете. В этой беседе Риббентроп весьма недвусмысленно предупредил своего японского коллегу о вероятности нападения Германии на СССР в самом быстрейшем будущем. Оглашая выдержку из этой беседы, советский обвинитель пояснил, что этот документ представляется Трибуналу, чтобы доказать, что правители Японии, заключая пакт о нейтралитете с Советским Союзом, уже знали о

предстоящем нападении Германии на СССР и что из последующих документов будет видно, что они подписали этот пакт с единственной целью - скрыть от СССР свои военные приготовления и напасть на Советскую страну врасплох в удобный момент. Другое дело, что бдительность советского народа и советского правительства помешала им это осуществить.

Подобная тактика советского обвинения, а также существо представленных им материалов повлекли за собой двоякие последствия: с одной стороны, судьи и подсудимые перестали клевать носом, балкон для публики наполнился весь, а не только его японская половина; с другой стороны, защита проявила невиданную до того активность. Несколько десятков раз, без преувеличения, защитники подбегали к пульту и с большой горячностью заявляли, что они возражают против такого метода представления доказательств: пусть обвинители читают документы и воздерживаются от пояснений. В самом деле, какой же это судебный процесс, когда не только юристу, а и каждому человеку из публики сразу понятно, что значит предъявляемое доказательство и для какой цели оно предъявляется?

Друзья тех, кто сидит на скамье подсудимых, выступая в Международном трибунале, стремятся показать, что японская агрессия была делом рук небольшой группы военных, которые захватили власть и осуществляли агрессивную политику вопреки желанию «честных» и «либеральных японских деятелей вроде Сидехара. Это пытался делать ряд свидетелей из числа бывших государственных деятелей Японии. Однако эта тенденция находится в таком вопиющем противоречии с фактами, что те, кто пытается её проводить, попадают иногда в неудобное положение. Допрашивается, например, в качестве свидетеля Вакацуки, бывший премьером Японии в конце 1931 года, в период захвата японцами Маньчжурии. В его кабинете теперешний заместитель премьера Сидехара был министром иностранных дел. Вакацуки настойчиво утверждает, что весь его кабинет, включая и военного министра, подсудимого Минами, был против захвата Маньчжурии, что этот захват осуществлён Квантунской армией самовольно, вопреки правительственным директивам. Однако несколько вопросов, поставленных свидетелю обвинителем, сразу же вскрыли смехотворность излагавшейся свидетелем версии. Вот как примерно протекал диалог между свидетелем и обвинителем:

Обвинитель. Вы утверждаете, что Квантунская армия,

захватывая Маньчжурию, действовала вопреки директивам правительства. Был ли кто - либо из представителей командования этой армии смещён или привлечён за это к ответственности?

Свидетель. Нет.

Обвинитель. Не прекратило ли правительство финансирование Квантунской армии и не приостановило ли её снабжение?

Свидетель. Нет.

Обвинитель. Может быть, в связи с этой операцией Квантунской армии были отпущены правительством добавочные кредиты?

Свидетель. Да...

На самом деле ответы свидетеля были гораздо многословнее, но сущность их именно такова.

Допросы, подобные изложенному выше, более но повторялись. Тем не менее правда пробивалась даже сквозь тот густой юридический туман, которым сплошь и рядом окутывалось судопроизводство в Трибунале.

Значительные затруднения успешному выяснению дела на суде создаёт и то обстоятельство, что теперешнее правительство Японии отнюдь не стремится к действительному разоблачению военных преступников.

Картина, вырисовывающаяся на токийском процессе, пестрее и сложнее, чем та, которая выявилась в Нюрнберге. В Германии была одна партия, скованная жёсткой дисциплиной, одна политика, последовательно осуществляемая самыми зверскими методами.

В Японии дело обстояло иначе. Все правящие круги Японии были единодушны в том, что надо душить демократию в своей стране, и завоёвывать чужие страны. Но в вопросах о формах, сроках и методах достижения этой цели единодушия не было. Одни считали, что надо ударить сначала на юг, а потом на север; другие доказывали, что нужно поступить наоборот. Одни ещё в 1939 году утверждали, что надо немедленно напасть на Советский Союз; другие уговаривали немножко подождать и получше подготовиться, чтобы не получилось конфуза. Эти политические разногласия осложнялись карьеристическим соперничеством, взаимным подсиживанием и самыми разнообразными интригами. В Японии не были редкостью такие случаи, когда государственный деятель «А» возражал против определенного политического курса не потому, что находил его неправильным, а потому, что этот курс отстаивал его соперник «Б», которому он хотел подставить ногу. А так как почти за двадцать лет (обвинительный акт охватывает период с 1928 года) подобных случаев было очень много, то теперь каждый из обвиняемых имеет возможность сказать, что он возражал против того или иного конкретного акта японской агрессии. О том, что он в то же время настаивал на необходимости другого подобного акта, он, конечно, умалчивает. Все против всего возражали, а между тем японская агрессия почему - то расширялась и усиливалась. Перед обвинением в Токио стояла очень трудная задача - разоблачить эту тактику, вскрыть подлинные движущие силы японской агрессии и изобличить её конкретных виновников. Хотя и с существенными пробелами, но эта задача в основном выполнена. Несмотря на все описанные выше трудности и недостатки, токийский процесс показал, как искоренялись элементы демократии в Японии, как развёртывалась безудержная пропаганда расовой ненависти и агрессивной войны.

В Трибунале было наглядно показано, как начиная с захвата Маньчжурии японские войска овладевали всё новыми и новыми территориями используя при этом любые методы: подкуп, организацию марионеточных правительств, сознательное отравление опиумом китайского населения и прямые военные нападения. На заседаниях Трибунала один за другим прошли свидетели, рассказавшие о чудовищных зверствах японцев в Китае, о неслыханных жестокостях по отношению к военнопленным, вплоть до поедания их в буквальном смысле слова.