Евдоким Кузьмич сидел на отцовской продавленной седухе, придвинувшись к кровати, стоявшей в простенке у заборки и отделявшей комнату от кухни. Головная спинка ее была прикреплена проволочной петлей, надетой на вбитый до половины в подоконник толстый гвоздь с раздвоенной шляпкой. На кровати в обычное время спала Ольга – она была старшая в нашей большой семье. Но когда тяжело заболел отец, его переместили с печи сюда, на кровать, а Ольга, потеснив нас на широко постланной на полу постели, высвободила себе место у стены.

Евдоким Кузьмич в горьком раздумье поглаживал колени, часто моргал, посматривая на распластанного, недвижно лежавшего в забытьи своего давнего и надежного напарника и друга, моего отца.

Мать, управившись с делами, подошла к постели, поправила на больном одеяло, пожалела его и, поглаживая усталой рукой себя по груди, стала рассказывать про его болезнь.

– Первые дни, хоть и видно было, что ему сильно нездоровится, но оставался на ногах, даже на улицу выходил ненадолго. Весна-то нынче дружная, вот-вот ледоход начнется. Для него это самое радостное время – сразу, бывало, оживится весь, будто очнется, и только выдастся свободное время, отправляется на улицу: в ограде прибирает, чего-то постукивает, поколачивает. Ребятишки возле него толкутся. И уж загадывает, какое лето выдастся, о сенокосе поговаривать примется...

Отец на кровати застонал, провел языком по запекшимся губам. Я сорвалась с места – уроки делала, взяла чайник со слабой заваркой и, наклонив рожок, принялась его поить.

Евдоким Кузьмич чуть посторонился вместе с седухой, помял рукой рыжеватый от волоса подбородок и опять принялся поглаживать колени.

– ...Она возле него как сиделка. Чуть только пошевелится – уж тут как тут: то подушку подладит, одеяло подтычет, то пить подаст, то лекарство. Я уж теперь ночами к нему и не поднимаюсь – она все. Можно бы, дак и во школу бы не ходила...

Я замерла – что мама еще скажет. Но она ушла в кухню углей в самовар подложить. Я снова уселась за стол, уставилась в тетрадку, а на уме одно: и хорошо бы, если б не уходила в школу, а была бы возле папки – он бы скорее поправился. А уроки? Да Ленька или Галка списали бы у учительницы задание, а

я дома выучила бы... когда он спит. На улицу нее играть сейчас не хожу. Лизка с Танькой тоже не приходят: им не велено, потому что болезнь, может, заразная.

– ...А потом познабливать стало, – продолжала мама. – Посидит недолго, поежится, хотя и тепло в избе, кинет поверх одеяла полушубок и угнездится в постели: то поспит, то подремлет, то лежит, уставится глазами в потолок или за ребячьими проделками наблюдает. Есть стал вовсе плохо и на головные боли все жалуется... Я переживаю: покой ему нужен, а ребятишки – беда с ними! То, бывало, в избу не загонишь, а теперь только и толкутся в избе, шикают друг на дружку, за отцом наперебой ухаживают, стараются... Иной раз чуть не до драки. Чисто игрушку из больного отца сделали! Табуретку вон вместо столика приспособили, платок расстелили, понаставили всего. Эта вон дак и зеркальце поставила. Ох, господи, господи! – Мать уткнулась в фартук, утерла слезы и со вздохом опять посмотрела на больного. Потом она расставляла на столе чайную посуду, сахарницу, сливочник с молоком, крендельки на тарелке, еще теплые, золотисто-поджаренные, принесла из кухни булькающий самовар и поставила на стол поближе к своему месту. – Давай, Евдоким Кузьмич, пододвигайся к столу. Чем богаты...

И только она успела это проговорить, отец начал бредить:

– Давай, Кузьмич, те два больных вагона с шестого в тупик, а на шестой подадим состав с третьего...

Мать заплакала. Евдоким Кузьмич склонился над больным другом, а я уж бренчала умывальником, мочила полотенце прохладной водой, чтоб положить отцу на лоб – это ему, видать, хорошо помогало, потому что он тут же облегченно вздыхал и успокаивался.

– Температура все высокая держится, от нее и бредит. Иной раз такое понесет... Иосиф Григорьевич заходит часто, осмотрит, послушает, есть, говорит, подозрение на брюшной тиф – в городе обнаружены случаи заболевания. В этот раз приводил с собою из больницы врача. Решили было на койку его класть, да отдумали, подождать, говорят, с этим можно. Что за болезнь – определить пока трудно, условия дома нормальные, питание тоже: молоко, яйца, овощи – все свое, все свежее... Да и то сказать: здесь-то, дома, – на глазах, а туда, в больницу, в этот заразный барак не набегаешься, да и не пускают туда... – Мать подливала Евдокиму Кузьмичу горячего чаю, пододвигала тарелку с крендельками и продолжала: – Конечно, если тиф – болезнь заразная, может и на ребят перейти... Ну, да никто, как бог. Лекарства, какие прописывают, даем. Иосиф Григорьевич, когда дежурит на «Скорой помощи», обязательно уж заедет и лекарства даст, если кончились, дай ему бог здоровья...

Чай пили неторопливо, под печальный разговор. Парни, Коля и Володя, от чаю отказались, напились с крендельками молока и отправились во двор, принялись возить навоз в огород, пока вовсе снег не сошел и можно на санях. Все вместе, все втихомолку – их и понукать не надо, знают, что делать.

Нинка с Васюткой выбрались из-за стола, устроились в углу, что-то мастерят из лучины. Галка подсела к ним с книжкой – учит стихотворение и им велит повторять за нею, запоминать. Ленька ушел носить воду в баню, Ольга еще на работе, а Антон в школе – у него все там какие-то дела, общественные поручения, говорит.

– Пить... Пить охота, – негромко попросил отец.

Я собралась напоить его из чайника, но мама поставила подле него на табуретку чашку с жиденькой манной кашей с растопившимся в середке маслом и кружку с клюквенным киселем.

– Попить дай маленько, а после покорми, – велела она.

Отец ненадолго открыл затуманенные жаром, ввалившиеся глаза и приоткрыл рот, ожидая питье. И кашу и кисель он глотал с трудом, даже вспотел от напряжения, но покорно открывал рот, проглатывал пищу и, прикрыв глаза, отдыхивался, морщился от головной ли боли или от кислого киселя. В остатках каши я размяла две таблетки, приготовленные заранее, и уж почти насильно скормила отцу, дала запить из чайника, губы ему утерла, погладила по мокрым от компресса или от пота волосам, будто похвалила, что хорошо поел. Собралась унести опроставшуюся посуду, но, забывшись, задержала руку на горячем его лбу. Папа притих, а чуть погодя, собравшись с силами, тихо сказал:

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.