Василий Гатов, руководитель Центра медиаисследований RIA Media Lab 

Хорошо ли быть журналистом сегодня, на исходе первого десятилетия XXI века? И что это на самом деле значит — быть журналистом в мире, где почти каждый пользователь Интернета может выполнить всю работу, раньше называвшуюся журналистикой?

Когда я присоединялся к газетному цеху, в ходу был профессиональный термин «гранки», за 20 с лишним лет превратившийся в абсолютный анахронизм. Погружение в мир телевидения в 1987‑м познакомил с термином «эфирная папка» — он анахронизмом окончательно не стал, правда, утратил свой точный, «цензурный», смысл. Вместе со словами умирали, переходя в пассивные части словаря, и значения: главный редактор федеральной газеты из члена ЦК КПСС на глазах становился просто высокооплачиваемым гибким профессионалом; спецкорреспондент из «белой кости» редакций стал просто более опытным журналистом; а уж грозный термин «политический обозреватель» деградировал до уровня, на который даже слова не хочется тратить.

Реальность медиапрофессий в том, что за два последних десятилетия наша индустрия пережила невиданный взлёт, за которым последовало... нет, не падение, какая‑то другая траектория. Чем больше я думаю о произошедшем, тем труднее становится определить это всё каким‑то одним словом. Мы привыкли думать в определённых категориях: вот есть газеты и журналы, вот радио, вот телевидение. В одном секторе — коммерческий расцвет, соседствующий с практически полной деградацией профессии. В другом — тяжёлая борьба за существование вида, тоже порождающая деградацию, но совсем другой природы. В третьем — прибежище отвергнутых, что не способствует расцвету. (Эти определения никак не связаны с использованными выше названиями, их можно при желании отнести к любому сегменту.)

В постсоветской России СМИ понадеялись на гарантию статуса «четвёртой власти», посчитав достаточными свои заслуги времён гласности и перестройки, а также краткого периода «голодного расцвета» 1988‑1996 годов. Не то чтобы для этого расчёта не было оснований — в смысле «услуг» Борису Ельцину и некоторым членам его пришедшей к власти команды всё было вполне адекватно. Однако и в целом индустрия массовой информации, в частности большинство газет, журналов, радио- и телестанций, для статуса «четвёртой власти» ничего особенного не сделала. За редкими примерами последовательной «копательской» работы, скажем честно, стояли неисчислимые случаи «джинсы», оплаченного — в карман или в кассу — «чёрного пиара», участие в корпоративных конфликтах и пропаганда — в пользу власти, в пользу оппозиции, какая, в сущности, разница. СМИ 90‑х (за почти единственным исключением в виде группы «Мост») жили бедно, но свободно — до августа 1998 года, когда для подавляющего большинства медиакомпаний наступил трындец. Как кара господня за почти единогласное участие в кампании «Голосуй или проиграешь», финансовый дефолт навалился на отечественную медиаиндустрию, убрав каждое четвёртое СМИ, а из оставшихся каждое второе поставив в зависимость от источника наличности и, естественно, желаний, похоти и воззрений этого источника.

Статус «четвёртой власти» зарабатывается не только политическим вкладом в устои государства (или их разрушение). Он сам по себе базируется на востребованности функций СМИ обществом, аудиториями — и прямо (деньгами) или косвенно (вниманием к рекламе) оплачивается. «Четвёртая власть» не должна быть зависимой от первых трёх — она действует по мандату общества, ожидающего от прессы свободного, открытого и внимательного контроля нанятыми управляющими; функции информирования и развлечения, просвещения и социальной организации являются не второстепенными, но точно менее значимыми в этой «гонке статусов».

Что же произошло на самом деле? Почему при смене политического вектора в конце 90‑х, когда Путин решил забрать у олигархов «медиапушки», опять же — на фоне пусть чуть более многочисленных, но всё ещё редких примеров журналистики высоких стандартов (пусть не Липпмана, но хотя бы в русле его воззрений), — место голимой заказухе стали уступать сервильность, покупная лояльность и «госконтракты»? К концу 2000‑х для «обычных» медиа (прежде всего для газет и региональных теле- и радиостанций) стала нормальной ситуация, когда деньги госпиара составляли и 10 %, и 20 %, а у кого‑то и 50 % выручки. Государство, губернаторы, богатые муниципалитеты стали давать общественно-политическим СМИ то, что на самом деле надо было зарабатывать в отношениях с читателями — деньги и внимание. Они стали в значительной мере писать не о том, что интересует читателей, а о том, что интересует их спонсоров. Так из массовой практики СМИ довольно быстро был исключён главный элемент — контроль за властью в целом, на любом уровне, от околоточного до президента (ну кто же будет оплачивать такую сомнительную услугу?).

Те СМИ (прежде всего газеты и немногие журналы и радиостанции), которые смогли сохранить самостоятельность и достаточно ясные отношения — в том числе и коммерческие — с читателем, обеспечивали и обеспечивают и уровень контроля, и уровень информации, доступный в нашем неидеальном обществе. Более того, в сервильных и беспринципных СМИ работают (и достойно) многие журналисты, которые сами себе не делают «скидок», выполняют свою работу честно и в соответствии с высокими стандартами. Журналисты гибли в современной России за свои взгляды и деятельность, их сажали и сажают в тюрьмы, лупят обрезками трубы по голове, только эта достойная и честная борьба за право говорить правду и право свободно добиваться ответов на вопросы, поставленные обществом перед властью, не встречает массового спроса со стороны потребителей.

Это самый ужасный результат в бизнесе — когда придуманный, созданный, выведенный на рынок, проинвестированный товар или услуга находит только часть спроса, некое немалое, но экономически недостаточно большое количество потребителей. Бизнесмен, попадающий в такую ловушку, одновременно УЖЕ обязан сформированной группе потребителей поставлять товар, но УЖЕ не имеет денег, сил и особенно желания продвигать его в аудиторию, которой он безразличен или не к надобности. Журналистская профессия в современной России оказалась именно в таком положении: бросить всё и уйти в монастырь (уехать, стать управдомом, свинтить на Гоа) уже поздно, а сил и особенно средств возбудить аудиторию и снова стать лидером перемен (или лидером консервации) недостаточно.

Как следствие, СМИ поступают предельно по‑русски — вместо решения проблемы начинают имитировать её решение — и на уровне процесса, и на уровне результата. Окружающие нас сегодня каналы массовой информации выглядят «как настоящие», но таковыми не являются, подменяя подлинную повестку дня её драпированным призраком, истинное значение мнений — искусственным цветком «медийности лица», точное и беспристрастное информирование — инфотейнментом, и так далее. Это если они стараются. Те же, кто встроен в систему госзаказа, давно и спокойно просто занимаются пропагандой, причём далеко не самой качественной и талантливой.

Я понимаю, что сказанное звучит как обвинение, но по‑другому не получается, хотя я никого лично не имею в виду (с полным ушатом критики отношусь и к себе, участнику и иногда даже менеджеру совсем нелицеприятных процессов 1990‑2000‑х), пытаясь суммировать ощущения от информационного рынка в целом.

Есть известная максима, что каждый народ достоен своего правительства. Верно ли обратное? В случае со средствами массовой информации можно сформулировать, что уровень и качество их соответствуют той аудитории, на которую они рассчитывали. The New York Times не могла бы родиться в Грозном; Le Monde не могла бы быть налоговым резидентом Санкт-Петербурга, а с Ямского Поля никогда не будет вещать BBC — как бы нам, работающим в медиа, этого ни хотелось. Попытки сопротивляться предпринимались, предпринимаются и будут предприниматься, но пока только самые оптимистичные оптимисты могут считать «Ъ» или «Ведомости» ровней Wall Street Journal, а «Русский репортёр» — Der Spiegel (речь идёт не только и не столько о качестве журналистики или работы редактора, речь о подлинном влиянии, базирующемся на подлинном массовом спросе и внимании).

Чудес не бывает — как для превращения гранок в анахронизм потребовалось полтора десятилетия времени, мегатонны технологических изменений, смена двух поколений работников, так же и для достижения какого‑то более или менее удовлетворительного статуса СМИ в России потребуется время. Не факт, что оно у нас есть, но... Словари не меняются указами, а статус общественного института не создаётся по мановению руки.

читайте также

• Кризис журналистики , №1760.1, июнь 2011,

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.