Инна Кирьявайнен

У пилота были свои заботы, у бригадира бортпроводников — свои. Инна вернулась в салон.

В положенный час две стюардессы — аккуратные девушки — разнесли по салону завтрак.

Пассажиры задавали вопросы. Их интересовало разное. Например, как проехать из Домодедова во Внуково, а как в Быково. И где закомпостировать билет до Симферополя.

Инна, естественно, отвечала на все вопросы. Как держалась она тогда! Да почти обычно. Она все понимала, но верила в самолет, верила в пилота, верила в помощь там, на родном аэродроме. И только, может быть, чересчур часто смеялась. И пассажиры радовались, что им попалась такая веселая стюардесса...

Кстати, в обычной своей жизни Инна смеется довольно редко. Чувство юмора развито у нее сильно, но выражается скромно: глянет искоса, блеснет глазами, приподнимет уголки губ... Вообще Инна — человек сдержанный. И не потому, что жалко ей эмоций, а просто знает цену вещам. Слову, поступку, обещанию. Между прочим, деньгам цену тоже знает, и очень хорошо — так уж сложилась жизнь...

Инне было два года, когда умерла мама. У отца вскоре образовалась новая семья, и девочка осталась на руках у бабушки. Бабушка берегла ее, как могла, воспитывала, как умела, кормила и одевала, как позволяли средства.

С детства воспитывала Инну и Москва — самим фактом существования своих заводов и театров, библиотек и стадионов, концертов и дискуссий. Из того, что может дать Москва, Инна взяла немало, хотя и не слишком много, можно было побольше. Но жизнь есть жизнь, не все получается так, как хочется.

После семилетки Инна пошла в медицинское училище. Не то чтобы так уж сильно любила она медицину. Но годами размышлять, выискивая свое единственное место в жизни, у нее просто не было возможности: ведь пока она станет сомневаться да колебаться, бабушке придется ее кормить... А в училище все же была стипендия. Четырнадцать рублей тоже деньги.

Потом Инна работала медсестрой в детской больнице. Вскоре осталась совсем одна: умерла и бабушка. Осталось от той поры воспоминание, как взяла на несколько дней к себе домой четырехлетнюю выздоровевшую девочку, как здорово с ней было и как жалко было потом отдавать приехавшим родителям...

...Самолет еще проглаживал небо где-то над Кировом, еще только чуть-чуть забирал вперед правым крылом, а к Домодедовскому аэродрому уже мчались машины, много машин. Правда, здесь и обычно много машин: съезжаются служебные, выстраиваются в ряд деловитые «Волги» в шашечку, встречают делегации специальные автобусы... Но сейчас к Домодедову мчались иные машины.

Летели «Скорые помощи» на таких скоростях, будто не автомобили, а аэропланы, будто не по шоссе, а по взлетной полосе. Летели тревожного цвета пожарные машины, сложив, будто плотницкие метры, длиннющие свои лестницы, летели безостановочно, сиренами разгоняя «пробки» на перекрестках, тесня к обочинам грузовики и легковушки, летели, красные, на красный свет, и светофоры навстречу им мгновенно меняли окраску.

Самолет между тем прошел все свои положенные километры, пролетел все свои расписанные минуты. Внизу возникло Домодедово.

Но уходили из-под крыльев все новые и новые километры, утекали все новые и новые минуты — и опять и опять возникало внизу Домодедово. Возникало и пропадало то под левым, то под правым крылом: самолет вырабатывал еще оставшееся горючее.

Лучшие специалисты нашей авиации — конструкторы, инженеры, пилоты — непрерывно держали связь с командиром корабля. Любой совет, любую консультацию Игорь Вениаминович Бузик мог получить мгновенно.

Самолет кругами ходил над Подмосковьем, огромными петлями словно обвязывая веселые августовские облака. Полет подходил к концу.

Есть такой авиационный термин, ставший уже не только газетным штампом, но и почти поговоркой: посадить на три точки. Да, так и сажают самолет — на устойчивый треугольник, образованный у маленьких самолетов тремя колесами, а у гигантов, как «ТУ-114», тремя тележками. Бузику предстояло посадить корабль на две точки.

Еще совсем немного — и громадный самолет станет неустойчивым, как двухколесный велосипед. И от того, сумеет ли пилот удержать машину в равновесии, зависело, станет ли вся эта история трагедией или драмой со счастливым концом.

Многое, очень многое зависело и от бортпроводников, от их бригадира Инны Кирьявайнен. Самолет уже больше часа кружил над Москвой, пассажиры начали беспокоиться. А кто поручился бы за исход полета, если бы сто семьдесят человек в салоне вдруг охватила паника. Естественно, пассажиры задавали вопросы. Естественно, получали ответы. Но успокаивали их даже не слова, а весь облик стюардессы: держится просто, ходит легко, говорит весело, и вообще вид такой, будто только что вышла из кафе-мороженого...

Кстати, в авиацию Инна попала практически случайно. Нет, не из-за романтики голубых просторов — к словесной романтике она вообще относится иронически. Просто подружка сказала, что одна знакомая якобы устроилась работать на вертолет медсестрой и что платят там сто рублей в месяц. Поехали на аэродром, а там сказали, что ни на вертолетах, ни на самолетах медсестры не положены, но зато есть такая специальность: бортпроводник...

А став бортпроводником, Инна работала хорошо. И до этого полета и после. Впрочем, она работала бы хорошо и на любой другой работе. Чувство ответственности развито у нее очень сильно. Инна — человек надежный. Это качество ценят в ней и товарищи и руководство, потому в том полете и оказалась бригадиром именно она, самая младшая по возрасту...