- Мой отец велит пустить воду!

Но Мехмед ничего не ответил. Мальчуган постоял немного, потом убежал обратно.

Тогда оба Мехмеда, хотя их и разделяло сто пятьдесят шагов, многозначительно взглянули друг на друга. Взгляд их выражал многое и прежде всего то, что с этого дня между ними начинается вражда, не знающая примирения. В их глазах не было ненависти: ведь между ними не произошло ничего такого, что могло бы породить это чувство. Там отражалась лишь тень борьбы за землю и воду, тень, которая, упав на душу человека, делает её чёрной.

Возможно, в их глазах мелькнула не надолго и печаль. Печаль, вызванная тяжёлой думой о том, что вот теперь они должны будут враждовать друг с другом насмерть, чтобы выжить и удержаться на этой скудной, иссушенной зноем земле и вырвать у неё хоть горсть зерна. Возможно, и была такая печаль в их глазах, но ненависти там не было.

Мехмед Заар не смог бы оправиться с двумя братьями, поэтому вначале он хотел уладить дело миром. Но он понимал, что это не удастся: воды на оба поля всё равно не хватит. И, словно в подтверждение этого, Мехмед Дедемкейлю ему даже не ответил.

Мехмед Заар стал ждать. Он приходил на свой клочок земли, глядел на дно пересохшего арыка, затем долго смотрел на Мехмеда, бродившего по своему полю, смотрел и ждал. Искал взглядом на небе какое-нибудь облачко и опять ждал...

Худосочные посевы едва успели подняться от земли, а солнце палило всё сильней и сильней, как будто хотело погубить их. Нежные ростки, напоминающие язык задыхающейся от жары собаки, сохли под его лучами.

Жалкие всходы!... На поле Мехмеда Дедемкейлю они поднялись по колено, а у Мехмеда Заара не превышали и двух вершков. Солнце же, казалось, лило свои лучи как бы через невидимую трубу, нацеленную только на поле Мехмеда Заара. И побеги, едва увидевшие свет, уже желтели.

В городе имелось ирригационное управление с большим штатом: директор, бухгалтеры, чиновники, - однако ни одной капли влаги не попало на поле Мехмеда Заара.

Он видел, как вместе с едва взошедшими посевами начинают чахнуть его жена, старуха-мать и сын, работающие от зари до зари с кетменём в руках. Он видел это, о чём-то думал и всё ждал.

Никто не знает, о чём думает крестьянин-степняк и чего он ждёт.

Однажды ранним утром он взял винтовку и вышел в поле. Там он залёг на дне пересохшего арыка. И когда на своём поле появились Мехмед Дедемкейлю и его брат, раздались выстрелы.

Нет ничего легче, как убить или умереть на этой мёртвой земле.

Прибежавшей жене Мехмед Заар велел разрыть запруду и полить поле и сказал, что теперь уже никто не закроет воду. А когда жена хотела идти, он остановил её и наказал, чтобы она с сыном изредка навещали его в тюрьме и чтобы никто не смел обижать старуху-мать. Затем он опустился на землю, посмотрел долгим взглядом на жену, которая расчищала путь воде, и стал поджидать деревенского старосту с жандармам, которые уже приближались к нему.

Воды арыка у деревни Дедем красные-красные, точно кровь Мехмеда Дедемкейлю и его брата...

А небо над Конийской равниной бледное-бледное. Точь-в-точь, как лицо Мехмеда Заара в тюрьме...

Вместе с ним сидит пастух из той же деревни. Он осуждён на два года по ложному обвинению в краже овец за то, что осмелился требовать у аги плату за год работы. Этого пастуха во время прогулок окружают во дворе арестанты, и он, полузакрыв глаза и слегка откинув голову назад, заводит песню, которую сложили в деревне Дедем:

Чёрная доля в селенье пришла: Смерть у двух жен мужей унесла. Вдовы рыдают - утешить нельзя, Смотрят враги, плачут друзья...

Но как только пастух завидит Мехмеда Заара, сразу же умолкает: он знает, что тот не может равнодушно слушать эту песню.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.