«Не бываемое время»

Григорий накинул её Петруше на плечи и примостился на облучке возле кучера.

В последний раз пробежал Каховский взглядом по въезду зданию «Благородного пансиона».

В некоторых его окнах ещё виднелись лица воспитанников с приплюснутыми к стёклам белыми носами. Петруша по - военному приложил руку к головному убору и тронул кучера за плечо:

- Пошёл, голубчик!

В имении у тётки, с первого взгляда, как будто бы ничего не изменилось.

По дому сновала разнообразная челядь, сенные девушки, нянюшки, горничные, носились моськи и болонки, для которых изготовлялись - особые кушанья, хныкали и сплетничали пряной валки, и дворецкий Потапыч, как и в прежние годы, по нескольку раз на день важно докладывал: «Кушать подано».

Но всё это, по выражению самой Натальи Власовны, была «одна видимость».

В действительности же из усадьбы в отдалённую от Москвы губернию, в имение разбитого параличом свойственника уже давно был угнан скот и домашняя птица, вывезены кадушки с маслом, мёдом, вареньями и соленьями, отправлены тюки с коврами, сундуки с одеждой, серебром и прочим добром.

Наталья Власовна ждала только нарочного, посланного к московскому генерал - губернатору графу Растопчину за «самоновейшими сведениями».

А сведения эти были таковы, что не успел нарочный отрапортовать их барыне, как по её распоряжению из каретника были поспешно поданы к крыльцу последние экипажи.

В один из них установили большой решетчатый ящик. Ящик этот шевелился, как живой, от ерзающих в нём, дрожащих от страха и осенней стужи мосек и болонок.

Самой злющей из них - болонки Фидельки - в ящике не оказалось. В последний перед отъездом момент она спряталась куда - то и не откликалась ни на призывы самой Натальи Власовны, ни на звонкие девичья голоса:

- Фи - де - ля! Фи - де - люш - ка!

- Григорий Филиппыч, ты в каком возке едешь? - спросил Петруша Григория, несшего погребец с закусками в барынину карету.

- Ан ни в каком. Нам с садовником Демидычем, как мы в своё время на военной службе состояли, приказание от барыни вышло, чтоб оставалися мы на предмет охраны усадьбы. Лёшка - сухоручка тож здеся кинут. Да оно и к лучшему, - многозначительно добавил Григорий, - глядишь, мы не только в барских холопах состоять способны.

- Коли так, я тоже остаюсь здесь, - решительно заявил Каховский.

- Воля твоя. А только тётенька воспрепятствует сему беспременно.

Но как Наталья Власовна ни протестовала, Петруша всё же остался в опустевшем доме с тремя крепостными людьми и обнаруженной в одном из чуланов болонкой Фиделькой.

С этого времени для молодого Каховского началась новая жизнь. Никогда ещё в течение своих четырнадцати лет он не ощущал её с таким интересом и полнотой.

Сухорукий поварёнок Лёшка только первое время дичился молодого барчука. Но не прошло и недели, как Лёшка перестал величать его «Петром Григорьевичем», а звал «Петь, а Петь» или попросту «Петрухой», показывая ему, как надо запускать бумажного змея, как точней попадать в городки и приготовлять вкусный сбитень.