Место встречи изменить нельзя

Я взял ее за руку, и она не отняла свою тоненькую ладошку, и мне ужасно захотелось рассказать ей про удивительный сон, который видел прошлой зимой, в полузаваленном блиндаже на окраине польского города Радом: снился мне перед рассветом синий луг с ослепительно желтыми цветами, которые спокойно жевала наша батальонная грустная лошадь Пачка, и я хотел закричать во сне. что надо отогнать ее – там мины – но немота и бессилие сковали меня, и через синий луг побежал к Пачке белобрысый, конопатый солдат Любочкин, н во сне кричал я и бился, стараясь остановить его, и проснулся от воя н протяжного грохота, располосованного криком: «Любочкина миной разорвало!»...

Зашуршала, хрустнула, вязко сгрузла на железе земля, лопнули с чмоком корешки, нажал я на пружинящий черенок лопаты, дожимая его к самой меже, а левой рукой перехватил поближе к штыку, и раздалась подсохшая корка землицы, выворотил я весь куст целиком, бросил сбоку, и отсыпавшийся грунт открыл большие желто-розовые клубни...

И сколько было нас в цепи – вынули первые картофелины и заорали дружно что-то восторженное и бессмысленное, как тысячи лет уже орут люди, вместе, сообща взявшие трудную добычу. Выворотил я второй куст, оглянулся на Варю, которая была рядом – только руку протянуть, в оттого, что была она рядом, кричащая и смеющаяся вместе со мной, я почувствовал в себе такую силу, будто внутри меня заработал трактор, и в этот момент мог я вполне свободно и сам, один, перекопать все поле.

Крутанул следующий куст, взглянул на Жеглова – он уже продвинулся на шаг вперед, и стало мне смешно: мог ли он в своих распрекрасных сапожках здесь со мной мериться силой? И вогнал лопату в землю, перевернул, отвалил грунт и клубни, и снова вогнал, и снова, снова...

Ах, с каким счастливым, радостным остервенением копал я влажную красноватую землю! Господи, кому же мог я тогда объяснить, какое это счастье, удовольствие, отдых – копать солнечным, тихим утром картошку на станции Ашукинская, когда совсем рядом идет, посмеиваясь и светя своими удивительными глазами. Варя! А не рыть, заливаясь гооьким, едучим потом, в июльский полдень под Прохоровной танколовушку. не останавливаясь ни на миг, не распрямляясь, умирая от жажды и зная, что прикрывает тебя только батарея сорокапятимиллиметравок и побитый взвод пэтээров в уверенности, что если мы не поспеем, то через час или через полчаса, а может, через минуту выползут из-за взлобка «тигры» и сомнут нас, размолотят батарею... А надпле . чом моим тонко и просительно гудит пожилой ка . питан-артиллерист: «Три ловушечки, ребяточки, дорогие мои, поспейте, ради бога, только бы лощинку прикрыть, а здесь мы их не пропустим, только вы нам фланг прикройте, родимые...» А я хриплю ему обессиленно: «Валежник, кусты тащите скорее...» И когда перед вечером «тигр», весь багрово-черный от косых лучей падающего солнца, в сизом мареве дизельного выхлопа накатил яа край громадной, нами откопанной ямы, прикрытой жердями и травой, закачался на короткий вздых и с ужасным треском провалился, оставив снаружи только пятнистую бронированную задницу, мы вот так заорали все вместе – счастливо и бездумно, и тогда, а может, много спустя, уже в госпитале, но кажется, именно тогда, я вспомнил рисунок из школьного учебника: охотники бьют свалившегося в огромную яму мамонта...

К вечеру, когда солнце уже повисло на острых верхушках черно-зеленого ельника, показался на дороге «фердинанд», раскачивавшийся неуклюже на ухабах, словно Копытин заправлял его не бензином, а самогоном. За ним держали в кильватер два хозотдельских грузовика.

– Отбой! – скомандовал нам Жеглов, а Мамы-кия со своей деляны кричал, что копать надо до темноты – они все-таки на несколько мешков отстали.

– Хоть до утра! – предложил Жеглов. – Правда, нам уже копать нечего, разве что вам подсобить?

И тут я впервые за весь день почувствовал, что притомился немного – с отвычки ломило спину и горели ладони.

Считали мешки, Мамыкин с Жегловым препирались, что у нас они меньше, чем у них, Жеглов предлагал рассыпать мешок и пересчитать картофелины, потом быстро и весело загрузили их в машины, собрали свои вещички, а Копытин все еще недовольно ходил вокруг автобуса, пинал ногами колеса и бубнил, что так никаких амортизаторов не напасешься. Потом машины заурчали и поползли к дороге, а мы всей толпой отправились на станцию.

Поезд был переполнен, и Варю со всех сторон прижимали ко мне, и никогда еще толчея вагона не была мне так сладостна, потому что не видно было моих нелепых валенок, а только Варины глаза – светили прямо перед моим лицом, и что-то говорила она мне, а я ничего не понимал и отвечал невпопад, потому что этот старый, набитый людьми, завывающий вагон бросил мне ее в объятия бездумно и щедро, как только может это сделать судьба, и, оглохнув от счастья, я прижимал ее к себе н каждой своей мышцей, каждым кусочком кожи чувствовал ее тепло и упругое тело, и бешено кружилась голова от близости ее полных, мягких губ и влажно мерцающих крупных зубов...

На Ярославском вокзале кипящая толпа вышвырнула нас из вагона, и я крикнул жегловской голове, крутящейся неподалеку в водовороте:

– Держи, Глеб! – и кинул ему ключ от квартиры.

– А ты? – Его голова вывинтилась на аршин из половодья баулов, корзин, лопат, мотыг и даже одной сетки с живым петухом.

– Я позже буду...

На Комсомольской площади мы сели с Варей в трамвай «Б», и она показала мне в окно:

– Смотри, Володя, впервые после войны... Над крышей вспыхнула и неровным голубым светом забилась неоновая огромная надпись «Ленинградский вокзал», и мне почему-то показалось это добрым знаком.

Кружил нас по всему городу трамвай, громыхая по железным вензелям рельсов, и когда мы сошли на Палихе, последняя теплая осенняя ночь уже наступила, и мне не хотелось думать ни о каких делах, и никакие страсти больше меня не терзали, но одна мыслишка все время не давала покоя, и я спросил Варю хитро:

– Правда, Жеглов – удивительный мужик? Ничего она не ответила и, только когда вошли в ее парадное, сказала, будто все это время раздумывала над моим вопросом:

– Умный парень. Молодец... – Интонация странная у нее была, но не успел я опомниться, как она открыла дверь: – Запомни мой телефон... Будет время, позвони...