У полутемного сарая я остановился и сейчас же почувствовал на себе знакомый взгляд Виллани.

Обросший седой щетиной у порога стоял бывший шкипер «Ринальдо».

И он, и я первые секунды молчали. Шкипер презрительно оглядывал мою фигуру и, заметив нетерпение на моем лице, начал громко смеяться: - Я полагал, что у тебя за это время отросла хромая нога, а ты, оказывается, все тот же калека… Неужели у красной сволочи нет лучших командиров, что они принуждены вербовать свое офицерство среди гальюнщиков моей бывшей шхуны… Ха… ха… ха…

Хотя шкипер и смеялся, но я видел, что глаза его остаются по-прежнему холодными, и в них застыла звериная злоба и смертельная ненависть.

Сдерживая себя, но не желая выслушивать оскорбления, я спокойно возразил ему:

- Очень печально для вас, капитан, что белая армия, укомплектованная представителями лучших аристократических фамилий России, среди которых попадаются даже потомки венецианских дожей, так поспешно бежит от гальюнщиков… Видно, подлость и низость благородных потомков благородных родов заменили былую храбрость их предков…

Сказав это, я понял какой опасности подверг себя, доверчиво направившись в логовище зверя.

Знакомая мне складка бешенства скривила лоб капитана, а руки опустились в оттопыренные карманы.

- Что это значит? Давно ли гальюнщики научились разговаривать со своими господами, как равный с равным? Ах, да я и забыл, ведь мы с тобою родственники… Так вот что, мой сын, мой ненаглядный зятек, не будем спорить и ругаться… Хам не сделается дворянином, а дворянин хамом… Скажи мне, на каких условиях ты выпустишь нас, меня и товарищей… Прежде чем ответить, запомни, что если я сегодня к вечеру не буду в городе - твоей жене, а моей дочери, будет прострелено сердце… Слышишь, ты, доблестный командир доблестного отряда, для которого я пожалел бы даже реи моей шхуны… Вероника будет расстреляна.

Он с улыбкой оглядел меня и стоявших около него офицеров и стал ждать ответа.

Я долго молчал. Внутренняя борьба происходила в моем сердце… Страх за судьбу любимой женщины сменился сознанием революционной ответственности. Мои условия могли быть продиктованы только интересами революции, но не личной трагедией. Лихорадочно взвешивая все, что только могло бы оправдать мое решение, я забыл про стоявших около меня врагов и ожидавшего ответа Виллани.

Шкипер небрежно добавил:

- Наши условия - свободный проход всего отряда с оружием в руках до наших позиций… Торопись же… я еще смогу отменить свое распоряжение относительно непослушной дочери… я приказал увезти ее в Константинополь, а если она будет сопротивляться… то…

Мерзкая фигура кривлявшегося старика запрыгала перед моими глазами. Безумные взоры аристократического дегенерата вызвали во мне приступы безнадежного отчаяния; твердая уверенность в близкой смерти жены заставила сжаться пальцы, и я совершенно не помню, как в моих руках очутился кольт… а затем все покрылось мраком, вспышками огня, черными точками, кошмарными видениями… на минуту я очнулся у пруда, где обмывал мои раны Петин и бинтовал их своей рубашкой… Вокруг меня стояли товарищи и прислушивались к моим вопросам…

В меня бросили бомбу, а шкипер выстрелил из нагана. Отброшенный взрывом на сено, я лежал, истекая кровью, до тех пор, пока не были уничтожены офицеры. Среди убитых был и Виллани.

Все это сообщил мне Петин, а затем я лишился чувств и очнулся в этой комнате… Вот и все.

Труффин привстал на кровати и закричал: - Кто скачет… лошадь… всадник… Кто там? Эй, кто там? Доктор, вы слышите шаги, это он… это Петин… Ко мне… Сюда!...

Услышав возбужденные крики больного и обеспокоенный его возбуждением, я вскочил с табуретки. Бледные руки раненого протянулись к дверям, где действительно стоял забрызганный грязью Петин.

Матрос замер у порога и нервно сжимал кнут, которым, вероятно, погонял лошадь. Моряк избегал глядеть на больного и в пальцах левой руки мял клочок бумаги.

- Что же ты молчишь?.. где… жена… где Вероника… - заговорил, обращаясь к нему, Труффин.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.