Андрей кивнул.

- Я тебе сказала тогда: «И есть ещё другая причина, о которой я тебе когда-нибудь расскажу».

Андрей снова кивнул. У него было серьёзное лицо, и он слушал, не сводя с меня ожидающего, тревожного взгляда.

- Эта причина заключалась в том, - продолжала я, нарочно твёрдо выговаривая до конца каждое слово, - что я тогда была влюблена в Митю. Я знаю, что в тот день или даже в ту минуту, когда почувствовала, что влюблена, мне нужно было бросить всё и вернуться к тебе. Не для того, чтобы сказать, что я люблю тебя, - тогда я тебя ещё не любила, - а для того, чтобы объяснить, что происходит со мною. А я не только не сделала этого, а, наоборот, всё время мне было страшно, что ты приедешь, и я не хотела этого и не могла заставить себя написать тебе хоть одно слово...

Забыла сказать, что, гуляя по парку, мы встретили чёрненького мальчика в тюбетейке, который гнал куда-то стадо толстоногих смешных страусят, и попросили его показать нам Большой загон - ту часть заповедника, где звери живут на свободе. Мальчик сказал, что никак нельзя, но мы стали так горячо уговаривать его, что он. наконец согласился, запер страусят в вольер, провёл нас через дырку в заборе на Большой загон и теперь шёл за нами, удивляясь, что мы не обращаем на диковинных антилоп-гну и яков никакого внимания.

- 'Милая, родная моя, - сказал Андрей с нежностью, от которой у меня несмело забилось сердце. - Спасибо, что ты первая сказала мне об этом. С моей стороны было слабостью уехать, не попытавшись даже узнать, правда ли это. Ох, что я тогда за ночку провёл! Часов до трёх бродил по набережным, - ты не поверишь! - ещё и теперь, когда при мне говорят о красоте Ленинграда, я невольно думаю: да, но что это за холодная, неприветливая, равнодушная красота! Ты понимаешь, это было очень трудно - написать тебе такое письмо, чтобы ты не поняла, что я догадался.

- Догадался? О чём?

- А вот антилопа-сайгак, - робко сказал мальчик, указав на странную овцу, с большим смешным носом, которая спала на кургане, а когда мы подошли поближе, лениво поднялась, постояла и снова легла.

Андрей погладил мальчика по голове и засмеялся.

- Помнишь записку, которую ты послала Мите? Она была адресована доктору Львову, и кто-то передал её мне. Ведь я тоже доктор Львов, тебе нужно было поставить инициалы. Я прочёл её и... Ты понимаешь, я мог понять всё, что угодно. Ты не раз упоминала о каком-то военном враче, с которым ходила на гастроли. МХАТ'а. Я был готов предположить, что ты любишь другого. Но представить себе, что этим другим мог оказаться Митя... Не знаю, как тебе объяснить... Мне становилось трудно дышать, когда я думал об этом... И вот я вернулся в Анзерский посад и стал ждать твоих писем. Я перечитывал их без конца: всё казалось, что ты напишешь об этом. Но ты молчала, и тогда я стал писать тебе о своей любви. Я боролся за неё, как умел. Что же мне ещё оставалось? Я старался понять тебя, войти в твою жизнь. Только не подумай, что это был обдуманный план. Так же, как произошло это счастье, - то, что я тебя полюбил, - так же произошло и то, что я не мог отказаться от своей любви...

Какое-то изящное, тонконогое животное с откинутыми назад ушами пряталось от солнца в тени деревьев, окружавших пруд... Мальчик обернулся, - должно быть, хотел рассказать об этом животном - и замер, увидев, что я обнимаю Андрея.

- Постой же, дай досказать!

Он говорил ещё что-то, но я не слушала и только с замиравшим от нежности сердцем целовала его.

Мы не поехали в Ялту к Мите, вернулись в Зерносовхоз и хорошо сделали, потому что оказалось, что не только товарищи по работе, но и полузнакомые люди недовольны тем, что свадьба была «сыграна на стороне», как с укоризной сказал мне Репнин, а не дома. Напрасно уверяла я, что никакой свадьбы не было...

- Так будет же, - загадочно сказал начинавший понемногу ходить Данила Степаныч, и под вечер, часов в шесть, когда мы с Андреем мирно пили чай, обсуждая сложный вопрос о том, как устроить семейную жизнь, находясь на расстоянии двух тысяч километров друг от друга, шумные голоса послышались на лестнице, дверь распахнулась, и вошли директор, Репнин, Бородулин и Катя. Потом явились Чилимов, Клава Борисова, кто-то ещё, и оказалось, что в моей маленькой комнате можно принять, - правда, без особенного комфорта - двенадцать гостей. Об угощении заботиться не пришлось: гости пришли с подарками, только что полученными в ЦРК, - это был год, когда продукты выдавались по норме. Зато без всякой нормы совхозный садовник выдал каждому из наших гостей цветы, так что пришлось принести из медпункта ведро, чтобы поставить в воду эти великолепные, пышные георгины и астры.

Накануне я получила от Машеньки Спешневой письмо, в котором она благодарила меня за хлопоты, - я говорила о ней в Сальском райздраве. «Впрочем, нетрудно догадаться об инициаторе, - писала она, - поскольку Данила Степаныч пишет мне очень часто, всё убеждает переехать в Сальск. Я бы и рада пожить с мамой, которая становится очень стара, да ведь кто же отпустит меня из Анзерского Посада?»

Я побежала к Данило Степанычу, прочла ему письмо, и меня поразило то почти боязливое выражение, с которым он попросил разрешения прочитать его своими глазами.

- Значит, была бы рада? - дрогнувшим голосом сказал он. - Так будет же рада!

Я стала говорить, что нужно действовать через Москву, что дело может долго пролежать в Ростове, он слушал и покорно кивал головой.

- Увезу, - вдруг тихо сказал он. - Крайздрав, горздрав... пустят, не пустят... всех раскидаю!

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.