И никто, кроме одного человека – матроса Саши Маркова, не видел, как в то же мгновение какая-то страшная, неподвластная человеку сила отбросила от буксирного кнехта старпома Ушатого, Лил страшный дождь, с моря на палубу летели огромные волны, закипая на палубе бурлящей пеной, трудно было разглядеть и понять, что случилось, и Саша Марков просто рванулся к старпому Ушатому, который, завалившись набок, лежал у заградительных перильцев в набрякшем длиннополом дождевике; глаза у старпома были открыты.

– Кажется, это конец, – твердо сказал он.

– Что? – не понял Саша. Он не сразу заметил кровь на дождевике Ушатого и, откинув полы плаща, похолодел. У старпома не было правой ноги.

– Слушай меня, парень, – сказал старпом, медленно, но четко выговаривая каждое слово. – Передашь моим... – Он задумался на несколько секунд, что же передать родным, потому что передать хотелось очень многое, а как выразишь все в нескольких словах? Но так и не смог ничего сказать, застонал, до крови прикусив губу, и только тут Саша Марков вышел из столбняка, закричал во весь голос: «Эй, ребята, сюда! Ребята!..»

Через несколько минут матросы несли старпома на носилках в лазарет, и Александр Петрович, может быть, только сейчас почувствовал боль, которая буквально жгла его, раздирала на части, а до этого он был словно в шоке, хотя ни на секунду не терял сознания, – он просто думал, что это конец, и эта мысль была сильней и значительней боли. Он даже с каким-то холодным удивлением подумал, что не боится смерти, а просто жалеет, что умирать придется в общем-то совсем молодым, тридцати восьми лет; многое еще нужно было сделать и успеть, но, думая сейчас об этом, он не жалел, что поступил именно так, как поступил, – иного выхода не было, это был единственный способ избежать аварии танкера.

В лазарете его положили прямо на пол – не было времени готовить специальное место: старпом истекал кровью, к тому же выяснилось, что врач остался на берегу вместе с другими матросами, которые не смогли перебраться на судно из-за начавшегося, шторма. И именно в это мгновение, когда, казалось, сама судьба пошла против Ушатого, он и решил про себя: «Ну нет, я так просто не дамся... Я не дамся, черт побери! Ноги нет, это правда, но кто сказал, что я должен умереть? Шал-и-ишь!..» И среди всеобщего замешательства и молчания раздался именно его голос, старпома Ушатого:

– Саша, возьми жгут... Жгут, говорю, возьми, слышишь?! Та-ак... Перетяни ногу. Сильней. Сильней...

Саше Маркову помогал кто-то из матросов. Пришел в себя стармех Нерезкий, вытащил из медшкафчика шприц и, как мог, сделал Ушатому укол против столбняка, а сам Ушатый начал мучительно вспоминать все, что он почерпнул из медицинской науки за те двадцать лет, что бороздил воды, – в море всякое случалось, приходилось быть и «врачом» и «сестрой», – и вспомнил, что жгут как будто нужно отпускать каждые двадцать минут и, лишь только потечет кровь, снова туго, затягивать. На всякий случай Ушатый уменьшил цифру вдвое и велел Саше Маркову через каждые десять минут отпускать жгут и с появлением крови снова намертво затягивать.

Было около десяти вечера, 10 ноября.

Четыре часа, через каждые десять минут, Саша Марков затягивал и отпускал жгут. Четыре часа нечеловеческих болей. Четыре часа мужества и воли.

Около двух ночи первым к «Новороссийскому партизану» подошел «Профессор Рыбалтовский» – учебно-производственное судно Ленинградского пароходства. Радист с танкера запросил о помощи еще четыре часа назад, но никто не мог приблизиться к ним из-за бушевавшего шторма. С «Профессора Рыбалтовского» высадить доктора на танкер было почти невозможно: борта двух судов сильно «плясали» вверх-вниз. И все равно капитаны решились на этот труднейший, ювелирный маневр: человек, истекающий кровью, нуждался в неотложной помощи.

Был третий час ночи, когда, наконец, на «Новороссийский партизан» поднялся доктор Яблонов. Вместе с ним на танкер пришла надежда. Лицо доктора казалось непроницаемым. Приходилось сдерживать себя: рана была страшная, ногу оторвало намного выше колена. Из железа он сделан, что ли, этот парень? Лежит без наркоза и молчит. Еще и смотрит прямо в глаза. Откуда столько сил у этого человека? Доктор делал свое дело, перетягивал один за другим сосуды в районе седалищного нерва – это главный болевой нерв, прикосновение к которому – ожог молнии, – и непрестанно удивлялся выдержке и терпению старпома Ушатого.

В пять утра доктор Яблонов сделал последнюю перевязку, кровотечение было остановлено. «Новороссийский партизан» спешил в Геную, где по радиодоговоренности советскому моряку должны были сделать операцию: шторм потихоньку усмирялся, и в порту Генуи можно было относительно легко пришвартоваться к причалу.

– Доктор, если не дотянем до Генуи, делайте операцию сами. Здесь. – Ушатый так и не сомкнул глаз и говорил ясно и твердо.

– Дотянем.

– Если Что, дайте мне стакан спирта и режьте. Я усну.

– Ты дотянешь, – сказал до-

.ктор. – Я верю.

Операция продолжалась несколько часов. И только для самого Ушатого, который находился под сильным наркозом, эти долгие часы были если не мгновением, то как бы прочерком в жизни – они проходили без его собственного участия, а он не привык к этому, и, очнувшись к вечеру следующего дня в белоснежной палате Главного травматологического центра Генуи, он никак не мог понять своего состояния, потому что боль была тупая и далекая, восприятие приглушено, время остановилось, и сама жизнь, казалось, теплилась в нем едва-едва, текла слабым, легким ручейком. В тот же вечер жизнь все-таки начала брать верх. С танкера пришли навестить старпома матросы, и он нашел в себе силы, попросил радиста передать жене и детям в Одессу радиограмму:

«Мои дорогие, в связи с травмой ноги остаюсь в госпитале Генуи. До скорой встречи. Обнимаю, целую, папа».

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.