К Чехову в Мелихово

Что же, пока это «сюжет для небольшого рассказа», не более. И Чехов не садится за пьесу, видимо, потому, что правда жизни не есть еще правда искусства.

Все эти сюжетно-жизненные перипетии растянулись на четыре мелиховских года, хотя другая жизнь и другая работа шли своим чередом. За это время здесь, в Мелихове, написаны были шедевры русской литературы. Сам Чехов, конечно, никогда не употребил бы столь громкого слова. Но мы делаем это с чистой совестью – список говорит сам за себя: «Палата № 6», «Рассказ неизвестного человека», «Черный монах», «Скрипка Ротшильда», «Ариадна», «Учитель словесности», «Анна на шее»...

Шедевры! Конечно, шедевры. Но подумать следует и о другом.

В рассказах этих речь идет о сложностях жизни и о превратностях любви. Но заметить можно, как ткани почти каждого из них касается новая для Чехова тема искусства. Читая рассказы, нельзя отделаться от ощущения, что эти мысли словно ищут своего особого пристанища, требуют для себя формы, В которой автор мог бы «выговорить» все, что думал, чем мучился все эти годы.

Статей об искусстве и литературе Чехов (кажется, единственный из русских писателей!) не писал. Мыслям нужен был иной выход. Выходом таким (случайно ли, не знаю) оказалась пьеса, сюжет которой приходил исподволь, через годы, и только теперь, обретя побочную (опять не уверен, побочную ли?) тему, становился на ноги...

Но даже Суворин, с которым делился Чехов почти каждым своим замыслом, вряд ли мог вполне осознать, о чем, в сущности, идет речь, когда получил из Мелихова письмо, датированное октябрем 1895 года: «...можете себе представить, пишу пьесу... Пишу ее не без удовольствия, хотя страшно вру против условий сцены. Комедия, три женских роли, шесть мужских, четыре акта, пейзаж (вид на озеро); много разговоров о литературе, мало действия, пять пудов любви».

«Пишу не без удовольствия...» Едва ли не единственное признание Чехова такого рода. Ничего подобного о своей работе в обширной его переписке и воспоминаниях мы не найдем. Это говорит о многом; но главное в строках приведенного письма – другое.

«Страшно вру против условий сцены...» Сегодня мы можем прочесть эту фразу иначе: «Пишу, как до сих пор пьесы не писались». Но расшифровка следует дальше. Сразу после действующих лиц называет Чехов пейзаж и выделяет в скобках «вид на озеро». Это отнюдь не ремарка для художника. Похоже, будто пейзаж входит в состав действующих лиц. В пьесе, где нет привычных сценических эффектов и говорится о чувствах, «нежных как цветы», пейзаж, один из существенных элементов действия. «Вид на озеро» и должен создать настроение, без которого нет пьесы. Понять этого в театре, даже таком, как Александрийский, по тем временам еще не могли. Искать ли другие причины печальной судьбы первого полета чеховской «Чайки»?!

Так-то оно так, но какого, скажите, автора утешит сознание, что произведение его опередило время? Провал был провалом. Из Петербурга Чехов уехал глубоко оскорбленным. Это было для него настоящей драмой и, судя по воспоминаниям, одним из самых тяжелых дней жизни.

Но, что ни говори, а жизнь – тоже литературный жанр, тот самый, где драма идет об руку с водевилем! В Лопасне пришлось дать телеграмму – смешную, почти в чеховском духе: «Оберу поезда 13. Заднем не курящем вагоне 3 класса забыт на полке узел в одеяле. Обвязан ремнями, в котором находится халат, простыня и другие предметы. Вышлите Лопасню. А.Чехов».

Сюжет, вполне подходящий для юного Антоши Чехонте. Да только другие шли теперь времена...

Из Лопасни десять верст – по скверной дороге, на лошадях не барских, – путь долгий. Не просыхавшая летом, с грязью по ступицы, дорога эта, и глинистые бугры, и овражки, поросшие хилым березняком и осинником, пригляделись и полюбились ему с той первой весны, когда, оставив Москву, поселился он в Мелихове. И хоть не славились места эти особенной красотою природы и усадебка куплена запущенная, по всем статьям неказистая, да, видно, нужен был ему очень свой угол в подмосковной глуши: время приспело.

По юным годам пробежали дни торопливых писаний, хождений по редакциям за трехрублевыми гонорарами, минули годы легкой славы Антоши Чехонте, «Степь», «Скучная история» вели к Антону Чехову. А вместе с этим почувствовал он необходимость важного условия человеческого и литературного своего существования: «Если я врач, то мне нужны больные и больница; если я литератор, то мне нужно жить среди народа, а не на Малой Дмитровке... Нужен хоть кусочек общественной и политической жизни, хоть маленький кусочек, а эта жизнь в четырех стенах, без природы, без людей, без отечества... это не жизнь».

Несколько строк письма – целая этическая программа писателя и человека. Почувствовав эту необходимость, достигший славы Чехов сослал себя на Сахалин. О физических тяготах беспримерной поездки через всю Россию на каторжный остров мы знаем. Но не нужно забывать, что была это и нравственная ноша, которую взвалил на себя Чехов добровольно. Шаг этот нельзя считать случайным, потому что с Сахалина ступил он на дорогу, ведущую в Мелихово, и Мелихово оказалось не просто одним из географических пунктов биографии Чехова, но нравственной необходимостью его внутренней жизни. Путь в Мелихово – путь от суеты жизни к самой жизни – был для него неизбежен.

Любопытно, что первыми это почувствовали не читатели Чехова, а мелиховские крестьяне. Был он для них не писатель, – его встречала молва: «Новый помещик». Новый ли, старый, а ждать добра от помещика русскому мужику – примера, пожалуй, еще не бывало. В первый же день вышел случай проверить, каков.

Как раз на меже чеховского имения был у крестьян прогон для скота. Место узкое, такое, что скотина об изгороди бока обдирала. Попросить бы расширить маленько, да боязно. Но приходят; шапки в руки, и он – шляпу долой. «С чем пожаловали, братцы?» «Да мы насчет выгона, барин. Прогон-то узок. Кабы прибавить... на аршинчик». «Это невозможно». Сказал как отрезал. И сникли мужики. «На аршин, говорите? Нет, ничего не выйдет». А и то сказать, какой резон помещику свою-то землю миру дарить? Тут мужикам историческим этаким жестом почесать бы затылки да и поворачивать с богом. А он: «Аршином здесь ничего не поправишь. Вы изгородь-то на сажень отодвиньте, а то и на две, тогда просторнее будет». Вот те и помещик!..

Внуку крестьянина, сыну мелкого лавочника никогда не изменяло чувство реальности, и не так уж удивительно, что, став писателем, умел говорить он о народе глубоко и проникновенно даже по дачным впечатлениям (Воскресенск, Звенигород, Бабкино). В Мелихове к зоркой его наблюдательности над жизнью народа прибавились заботы о ней.

Да только «прибавились» слово, пожалуй, тут и не тянет. Сказать нужно прямо: в Мелихове Чехов взвалил на себя ношу непосильную. Если бы не все им написанное в мелиховские годы, невозможно поверить, что среди забот общественных, какими повязал он себя в Мелихове, выпадал ему хоть часок для письменного стола. Перебираю сейчас в памяти жизни русских писателей – а ни одна из них праздной в общественном смысле не была – и не могу – честное слово, не могу! – назвать другого его собрата по литературе, у которого заботы общественные так переплелись бы с личными (если, конечно, посчитать литературу заботой личной, что применительно к Чехову весьма сомнительно).

Легко сказать: построил три школы. Так ведь не Савва же он был Морозов! Хлопоты с лесом, кирпичом, песком, известью, подводами, изнуряющие переговоры с подрядчиками – дело его рук, его времени, нервов, здоровья, наконец. Земство денег давало – разве что крышу покрыть, с мужиков взять нечего, и десять тысяч платит человек, которому и нескольких сотен на собственное лечение собрать не удавалось.

Конечно, мог бы набрать он и побольше врачебной практикой в Мелихове, да не был Антон Павлович Ионычем, особая была у него практика – чеховская. В иные дни дом его напоминал земскую больницу: мужики, бабы с ребятишками на руках шли, ехали в Мелихово со всего уезда; в помощи врачебной («за спасибо»), в лекарствах, купленных на скудные чеховские деньги, не отказывалось никому. А вечером, часто и по ночам, разбуженный чьим-то зовом, в дождь, в сырость, для него гибельную, в пронизывающий ветер трясся в крестьянской телеге по ухабистым дорогам Серпуховского уезда доктор Чехов – к больному. Возвращался под утро, простуженный, с головной болью и кашлял, кашлял...