Это выше сна

- Да, да, Федор, ты скромничаешь! - повторил Григорович.

- Я и сейчас все еще никак не могу оправиться от впечатления, произведенного вашим превосходным романом! - с восторгом продолжал Некрасов. - Мне кажется, что я не ошибусь, сказав, что в вашем лице судьба посылает нашей литературе очень талантливого, нужного человека.

Видя, что Достоевский молчит, Григорович подошел к нему и закричал:

- Федор, ты понимаешь, что тебе говорит Николай Алексеевич? Дай я тебя расцелую от всей души!

- Ну, полно, полно, - смущенно забормотал Достоевский, пытаясь вырваться из рук друга, целовавшего его в лоб, губы, щеки.

- Но ведь отличную вещь написал! Отличную! - чмокая губами, восклицал Григорович. - Я многого от тебя ожидал, но никак не представлял, чтобы первая вещь оказалась столь отличной. Мы плакали над твоим романом! Представляешь, плакали!

- Да, пролили не одну восторженную слезу, - подтвердил Некрасов. - Я вам скажу, глаза у меня не на мокром месте. Мне так же, как и вам, двадцать с немногим лет, но жизнь я знаю; она не баловала меня, я видел много жестокого, трагического, и все - таки ваш роман растравил и мое ожесточившееся сердце. Я решил сегодня же просить у вас разрешения показать вашу рукопись Виссариону Григорьевичу Белинскому.

- Нет, я думаю, с Белинским надо повременить, - сказал Достоевский, перестав улыбаться.

- Как повременить?! Отчего?

- Он очень большой человек, знаменитый литератор, суровый критик, а я что?

- Да это самая восторженная личность из всех мне встречавшихся. Я никого сейчас не люблю так, как его. Он все вам объяснит. И он вовсе не такой грозный, страшный, как вам представляется.

- Нет, я все равно боюсь его. Он осмеет моих «Бедных людей», - стоял на своем Достоевский.

- Головой ручаюсь, что не осмеет. Наоборот, оценит так, как мы этого никогда не сумеем сделать. Для «его нет тайн в художественном. Он, как никто другой, любит и чувствует правду в искусстве. Он страстный социалист, атеист, и вы сразу же подпадете под его обаяние.

- А почему атеист? - заинтересовался Достоевский, все еще с трудом вникая в смысл того, что ему говорилось.

- Я же сказал: он социалист и потому должен разрушать учение Христа. Я страстно принял его доказательства и верю, что не Христос должен быть двигателем совершенного человечества, а Кебет, Пьер Леру, Прудон, Фейербах, которых он как философ очень чтит. Это настоящие двигатели человечества. - Некрасов говорил с увлечением, восторгом, не сводя глаз с Достоевского. - Белинский намного старше нас, но благодаря богатству, восприимчивости своего сердца он много моложе нас. Вы сразу это увидите, при первой же встрече с ним.

- Федор, ты можешь смело довериться! - живо вставил свое слово и Григорович. - Николай Алексеевич тебе худа не желает.

Говоря это, он стал возле окна, на котором все еще не была спущена занавеска, и розовый свет утренней зари придал его высокой тощей фигуре и темным волосам, волнисто спадавшим на плечи, особое своеобразие. По молодому, свежему, хорошему лицу Григоровича видно было, что он искренне взволнован успехом романа, счастлив, как никогда. Глядя на него, Достоевский решительно одушевился:

- Ладно, я не возражаю, чтобы вы познакомили Белинского с рукописью. - И потом, точно желая перевести разговор на другую тему, сказал: - А вы знаете, что Дмитрий имеет необыкновенную способность чрезвычайно верно и схоже подражать голосам хорошо знакомых ему лиц? Хотите, Николай Алексеевич, он ваш голос скопирует?

- Он, наверное, большой театрал? - спросил Некрасов.

- Да, чрезвычайный! - подтвердил Достоевский. - По его декламациям тотчас же узнают Каратыгина. Или вот угадайте, какой это актер таким крикливым и певучим голосом декламирует отрывок из трагедии Озерова «Дмитрий Донской»?... Почитай, Дмитрий.