2 декабря 1923 года родилась Сесилия София Анна Мария Калогеропулос (Мария Каллас)

     Для самых выдающихся певиц сегодня нет похвалы выше, чем сравнение с Марией Каллас.  Монсеррат Кабалье считает её вклад в оперный вокал уникальным, а Франко Дзеффирелли полагает, что она сделала для оперы в двадцатом столетии не меньше, чем великий Верди – в девятнадцатом.      В то же время, в истории оперного искусства вряд ли существовала другая певица, личная жизнь которой вызывала больший интерес у публики. Судьба этой женщины оказалась не менее драматичной, чем судьбы героинь, образы которых она создавала на сцене. Жизнь её была похожа на сказку, однако, в сюжет этой сказки того вплетены и нити поистине древнегреческой трагедии.

     Она появилась на свет 2 декабря 1923 года в Нью-Йорке в семье греческих эмигрантов, ееобычайно крупная девочка весом более пяти с половиной килограммов. Нельзя сказать, что Мария была желанным ребёнком. Еще в Греции родители потеряли трёхгодовалого сына, умершего от менингита. Мать Марии, Эванхелия, страстно хотела мальчика. Она была так разочарована рождением второй девочки (старшую сестру Марии звали Джекки), что первые четыре дня отказывалась брать её на руки и даже имя для неё придумала не сразу. Зато, когда три года спустя Марию крестили в греческой православной церкви Нью-Йорка, её нарекли сразу Сесилией Софией Анной Марией. К этому времени родители сменили свою довольно-таки длинную фамилию Калогеропулос на более короткую и звучную – Каллас.

     С самого раннего детства Мария проявляла склонность и способности к музыке. Родители поощряли это увлечение. Впрочем, не обходилось без конфликтов. Папа Георгий обожал мелодичные греческие песни, а Эванхелия признавала только классику. Мягкостью нрава женщина не отличалась. Сверкая глазами, словно тигрица, она требовала, чтобы  муж не засорял слух дочери «низкопробной ерундой», и ставила на граммофон пластинки с ариями из итальянских опер. Побеждал темперамент матери. Мария с упоением слушала арии Тоски и Аиды, пытаясь затем повторить услышанное. Ей было всего шесть, когда Эванхелия поняла, что дочь обладает удивительным по красоте голосом, и Мария начала брать уроки пения и игры на фортепиано. Тёплыми весенними и летними вечерами, когда окна их квартиры были распахнуты настежь, на тротуаре собиралась целая толпа, бурно аплодировавшая ее «концертам».

     Эванхелия надеялась, что когда-нибудь дочь станет знаменитой певицей. У самой Марии в то время столь честолюбивых желаний не было. Она мечтала стать… зубным врачом. Однако настойчивости Эванхелии было не занимать. Мария участвовала во всех любительских конкурсах, о которых узнавала мать, пела и на школьных концертах, а в одиннадцать лет победила на конкурсе певцов-любителей на радио. Но Эванхелия мечтала о большем, и порой пение превращалось для Марии в тяжёлую повинность. Ей казалось, что мать любит её лишь тогда, когда она поёт и имеет успех. Или это была лишь игра детского воображения? Кто знает?

     Во всяком случае, позднее, уже став знаменитой певицей, Мария обвиняла мать в том, что та лишила её детства.

     Пока же девочка стремилась заполнить внутреннюю пустоту, вызванную отсутствием любви, пищей сугубо материальной - она очень много ела. Мать, искусная кулинарка, в этом смысле не отказывала дочери ни в чём. Любимым блюдом Марии была макоронада - итальянские макароны с рублёным мясом, обильно приправленные вкуснейшим соусом из жареного лука и саганаки – два жареных яйца, прикрытые ломтиками нежного мягкого сыра. Неудивительно, что к четырнадцати годам вес Марии перевалил за восемьдесят килограммов. Излишняя полнота делала застенчивую девочку ещё более застенчивой. Она считала себя дурнушкой, этаким гадким утёнком, не надеясь, впрочем, стать когда-нибудь прекрасным лебедем, и при этом восхищалась миловидностью и обаянием старшей сестры. Восхищалась и завидовала.

     Тем временем, Эванхелия, поняв, что в Штатах она не сумеет дать дочерям хорошее музыкальное образование (дела у отца семейства Каллас, фармацевта Георгия, шли неважно), решила уехать в Грецию, где у неё были состоятельные родственники. В 1937 году женщины Каллас прибыли в Афины. С собой у них было лишь немного багажа и три канарейки.

     Надежда на родственников не особенно оправдалась, но Эванхелии удалось добиться приёма Марии в консерваторию. Трудности возникли вовсе не из-за отсутствия таланта у абитуриентки. Просто Марии не было ещё четырнадцати, а в консерваторию принимали с шестнадцати. Впрочем, Эванхелия и с этой проблемой справилась без особого труда - просто подделала документы дочери. Ну, а по фигуре Мария легко могла сойти и за семнадцатилетнюю.

     Марии повезло. У неё были великолепные учителя. Прежде всего, выдающаяся в прошлом певица Эльвира де Идальго. Идальго первая по достоинству оценила феноменальное сопрано Марии, его необычайный диапазон, сумела разглядеть и зачатки огромного драматического таланта молодой певицы, который впоследствии выделял Марию даже на вершине оперного Олимпа.

     Началась война. Афины были оккупированы итальянцами. Однако даже комендантский час не мог остановить Марию, когда она спешила на занятия с Идальго.

     Однажды голос Марии в буквальном смысле спас всё семейство Каллас. Эванхелия согласилась спрятать в своём доме двух английских офицеров, бежавших из лагеря военнопленных. Англичане провели в её доме полтора месяца, а затем были благополучно вывезены из Афин. Но на следующий же день в дом с обыском нагрянули итальянские солдаты. Возможно, донёс кто-то из соседей. Тщательный обыск непременно выявил бы следы пребывания англичан. Не потеряв присутствия духа, Мария села за фортепиано и, аккомпанируя себе, запела арию Тоски. По словам Эванхелии, так она не пела ещё никогда в жизни. Изумлённые итальянцы, забыв, зачем они явились, опустились у её ног, а затем устроили ей настоящую овацию. На следующий день солдаты пришли снова, но лишь для того, чтобы передать юной певице макароны, сыр и салями.

     По мере того как росло мастерство молодой певицы, уходила её застенчивость. Мария уже умела показать коготки, и порой не только в переносном смысле. В июле 1941 года она получила предложение спеть партию Тоски в Афинском оперном театре вместо заболевшей примадонны. Когда последняя услышала о том, что партия отдана молодой Каллас, она послала в театр своего мужа со строгим наказом не допустить Марию на сцену. Тот честно попытался выполнить поручение супруги. Загородив Марии вход на сцену, он заорал: «Ах ты, слониха толстая! (Мария в это время весила уже почти девяносто килограммов.) Куда тебе петь Тоску!»

     Разъярённая девушка ринулась на обидчика и, разорвав на нём рубашку, изрядно расцарапала ему ногтями физиономию. Правда, грек тоже оказался мужчиной не промах и сумел поставить Марии синяк под глазом. К счастью, зрители не разглядели, что один глаз у Тоски темнее, чем другой. Пела же Мария в тот день великолепно и имела большой успех.

     После окончания войны женщины Каллас вернулись в Штаты. В Америке имя Марии было никому не известно, тем не менее, после прослушивания ей предложили контракт во всемирно известном «Метрополитен-Опера». Однако она отказалась, не желая петь в «Фиделио» Бетховена на английском языке. От партии же Чио-Чио-Сан Мария отказалась по другой причине – не хотелось быть посмешищем в глазах зрителей, появившись на сцене, при своих габаритах, в роли хрупкой пятнадцатилетней японки.

В конце концов, она решила ехать в Италию, чтобы создать себе имя на родине бельканто. После ряда неудачных попыток получить партии в ведущих театрах страны, Каллас блистательно дебютировала в Вероне. Там же она познакомилась с богатым промышленником, страстным любителем оперы, Джованни Батисто Менегини. Ему было пятьдесят три года, Марии – двадцать четыре. Дело дошло до свадьбы, на которой родственники ни одного из новобрачных не присутствовали. Менегини настолько любил свою молодую жену, что ради нее даже бросил свой процветающий бизнес и целиком посвятил себя карьере Марии, стал её советчиком, менеджером, импресарио.

     Мария всегда подчёркивала, что без Менегини её блестящая карьера не состоялась бы. Она была любящей и преданной женой. Однажды, выходя с мужем из «Ла-Скала» и услышав, как кто-то в толпе сделал оскорбительное замечание в адрес Менегини, недолго думая, бросилась на обидчика и отвесила ему увесистую оплеуху.

     Существовала ли между Каллас и Менегини супружеская гармония? Мария утверждала, что да. Правда, всё дело в том, как она её понимала. К примеру, самыми счастливыми своими часами Мария считала ночное время, когда, приняв горячую ванну и облачившись в изящную ночную рубашку, она в  постели … подолгу изучала оперные партитуры под мирный храп лежавшего рядом мужа. Физическая любовь значила для неё в то время очень мало.

     От предложений теперь не было отбоя. «Ла-Скала», «Метрополитен», «Ковент-Гарден» состязались за честь предоставить свою сцену знаменитой примадонне. О капризах и экстравагантных выходках Калласс ходили легенды. Она могла, к примеру, во время действия вдруг перестать петь и отпустить какую-нибудь колкость своему партнёру.  «Порасставили тут ног, и по сцене не пройти»,  - отчётливо произнесла она однажды во время спектакля, недовольная тем, что ей загородили дорогу.

     Мария ревниво относилась к успеху своих коллег, причём не только женщин. Выдающийся тенор Марио дель Монако рассказал итальянским журналистам, как в конце одного из спектаклей он уже собирался выйти к публике раскланяться, но неожиданно почувствовал, как кто-то довольно сильно ударил его сзади по голени. Он остановился, чтобы переждать боль, а когда вышел на сцену, там уже царила Мария, раскланиваясь и пожиная урожай аплодисментов, часть которых, по мнению дель Монако, по праву принадлежала ему.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.