После полуночи надрывно и слаженно, как хор Турецкого, запели коты. Через полчаса их грузинское многоголосие смел усталый собачий бас с интонацией «ша, братва, хорош уже». Коты пытались, было,  «отобрать микрофон», но шаляпинский собачий бас ушёл в инфразвук, и всех прочих смело. Остались какие-то бессонные птички и одинокий комар, которого я убила аплодисментами.

Дом стоит на горе, сверху небо в сверкающих дырочках и молодой месяц, сквозь тонкое руно одинокого облака расплывающийся в золотой персидский огурец. Снизу - крыши уступами, острые локти портовых кранов и море, море...

Неровным швом снизу, от генуэзской крепости - древняя стена. Тянется, истончается, местами рвётся, прячется под корнями сорных трав, шалфея и ромашки, чтобы вдруг вынырнуть низким иззубренным гребешком во дворе под шелковицей.

Поставь напротив пару кирпичей, наруби дров, зажги огонь, жарь мясо, отпускай тревоги в небо с дымом костра... Феодосия, Фео, Кафа...

С горы-то, поди, разгляди, какой нынче век.

Счастливые часов и календарей не наблюдают. 

Этот дом на горе – счастливый летний приют моего сына. Тут у него дед, сад, вода из шланга, брехливые соседские собаки, коты, которые гуляют сами по себе, малахитовые древесные лягушки, сверчки и чердак с роскошным видом на морские дали.

Мое собственное детское летнее счастье пышным солнечным цветком распускалось  не здесь, но этот дом на горе над морем умеет становиться машиной времени.  Я закрываю глаза, и мне снятся другие дом и дед. Их уже нет ни для кого, кроме меня, а я не часто их вспоминаю, но продолжаю нести в себе, как зажатый в кулаке морской камешек со сквозной дырочкой, из которой рвется слепящий свет…

У Феодосии особые отношения с временем. Его присутствие здесь ощутимо, с ним так и тянет поговорить. Выйдешь на Золотой пляж, сядешь летом у самой воды, зимой подальше от нее – там, где сквозь слюдянисто сверкающий песок пробивается жесткая трава, и по-свойски скажешь:

- Привет, Вечность!

 И дальше - только уже высоким штилем, чтобы со всем уважением и почтением:

- Мириадам моллюсков, растертых тобой в золотистое крошево, в рыжие блестки, иллюзию жизни подарит прибой, унеся в изумрудные дали с собой и оставив в жаровне песчаного плёса…

- Продолжай, - снисходительно шепнет Она.

И ты продолжишь – тебе тут удивительно легко говорить стихами:

- Крутолобые горы глядят с высока, лишь твою признавая хозяйскую волю, ведь что они, если не кучи песка? Превращение их занимает века, но веков у тебя – мириады и боле…

- Всё так, - согласится Она и снова задремлет, застынет каменным сфинксом.

Кстати, его вполне можно увидеть. Гора Сфинкс нависает над Агатовым пляжем в поселке Орджоникидзе, Орджо, под Феодосией. Огромный буро-золотистый лев с человеческим лицом лежит у самого моря: передние лапы в воде, через спину узким ремешком перекинута тропка – непочтительные человечки слишком много себе позволяют, но не просыпаться же из-за этого, слишком мелок повод, слишком ничтожен…

Феодосия, по крымским меркам, не курорт. Здесь нет пышной зелени, ухоженных парков и роскошных дворцов, которые так любят туристы. Здесь много всего другого.

Эта часть Крыма напоминает мне мозаику – как будто в трубочку калейдоскопа насыпали разноцветной гальки, облизанных волнами стекляшек, цветочных лепестков, сине-черных, бело-розовых и солнечно-золотых ракушек. Одно движение руки – калейдоскоп вращается, руль вправо, дорога за поворот – и ты уже совсем не там, где был секунду назад.

Пустые проселки уводят неожиданно далеко. Остановишь машину где-то по пути в Новый Свет, вывалишься в придорожные заросли, под гудящее от тёплого ветра парусиновое небо, в пыль, в ковыль, в острые травы и цветы, названий которых знать не знаешь, в желтую пену рододендронов, в колючий шиповник с невыносимо нежными розовыми цветами. Захлебнешься, ослепнешь, потеряешься - где я?

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.