Из некрасовской комнаты была видна часть большого барского дома. Садясь писать, он обыкновенно подолгу смотрел в окно. Перед глазами всегда была одна и та же картина: на фоне серого петербургского неба серая статуя в каменном хитоне - изображение какой-то богини. Что-то неуловимо прекрасное было в повороте маленькой гордой головы на высокой шее, в изящной и небрежной позе женщины. Казалось, что она должна продолжить начатое движение: приподнять руку, оглянуться, сделать шаг.

Но богиня застыла в вечной неподвижности. Днём и ночью, в стужу и в мороз, весной и осенью, под весёлой капелью и под проливным дождём она стояла, не закончив начатого движения, с улыбкой «а каменных устах. Иногда капля дождя, пробежавшая по стеклу, создавала обман зрения: казалось, что прекрасная женщина начинает двигаться. Но Некрасов твёрдо знал, что она стоит неподвижно, и это угнетало и раздражало его.

Он как-то задумался: почему так неприятно действует на него неподвижность статуи? Ведь художник сумел уловить и остановить в мраморе тот момент, тогда тело и поза женщины были прекрасны. Тогда пришла в голову мысль, что всё неподвижное мертво, как бы хорошо оно ни было само по себе. Он подумал, что и в его творчеству наступает момент застоя.

Ему удалось за последнее время вырваться из нужды, которая давила его в первые годы петербургской жизни. Он стал сотрудникам «Литературной газеты», журнала «Пантеон», которые редактировал Фёдор Иванович Кони. Его знали в некоторых театральных кругах - пусть непервоклассных. Важно то, что он почти постоянный поставщик водевилей и заработок у него постоянный. Но Некрасов знал, что пишет ненастоящие вещи.

Помимо лёгких водевилей, куплетов, стишков и повестей, которые выходили в свет за подписью Н. Перепельского, Белопяткина и Феоклиста Боба, Некрасов занялся более серьёзным делом. Он стал писать рецензии. Его глубоко обрадовало, когда он узнал, что критик Белинский, разругавший в своё время стихотворный сборник «Мечты и звуки», обратил внимание на некоторые статейки за подписью Некрасова. Случалось, что Некрасов и Белинский сходились в своих оценках, и это придавало молодому литератору веру в свои силы.

Спустя некоторое время состоялось и знакомство с Белинским. Тот спрашивал Николая Алексеевича о его работе, о замыслах. Некрасов отвечал не на все вопросы. Он чувствовал, что не нашёл ещё себя, своей темы...

Его часто волновали воспоминания детства: покойная мать с тонкими светлыми волосами над высоким лбом, липовая аллея, весенний разлив, дорога, уходящая вдаль, деревенские мальчишки - товарищи детских игр. Он вспоминал часто расправы помещика с крестьянами, свидетелем которых он был. Вспоминал и бурлаков, которых приходилось ему встречать на Волге, и свою старую няню, и охоту в грешневских лесах, и годы в гимназии, и свои первые странствия в Петербурге...

Он знал, что все эти картины и образы лежат глубоко у него в сердце, об этом он мог бы написать задушевно и искренно. Но всё, что касается чувств, выходит у него сентиментально и вяло. Значит, не хватает настоящего таланта, чтобы писать о том, что волнует и переполняет сердце. Кусочек настоящей жизни он показал в романе о Тросникове, а потом в повести «Петербургские углы». Эти вещи были написаны правдиво - о том, что Некрасов сам видел и пережил. Повесть понравилась Белинскому, но хотелось писать не прозу, а стихи, а как в стихах выразить то, что описано, например, в «Петербургских углах»? Разве можно в стихах изобразить горе бедноты, быт тех, кто отвергнут человеческим обществом? Ведь поэзия трактует о высоких материях, об утончённых чувствах, об изящной жизни.

В своих фельетонах и сатирах Некрасов высмеивал господ, приказчиков, чиновников, взяточников - тех, кто пил кровь из простого люда, тех, кого он научился ненавидеть ещё в отцовской усадьбе, а затем здесь, в Петербурге. Но сатиры его не удовлетворяли.

Иногда Некрасов просыпался среди ночи, зажигал свечку и, куря одну папиросу за другой, ломая карандаш, покрывал бумагу неровными строками. Но утром рвал написанное.

При встречах с Белинским он решился наконец заговорить о своём творческом тупике.

- Мне кажется, Николай Алексеевич, что у вас всё впереди, - оказал Белинский. - Надо бросить писать куплетики всякие дрянные. Вот рецензии у вас получаются, право, неплохо! Или займитесь прозой. Первые ваши опыты были удачны. Но если хочется, пишите стихи. Главное же - прекратите подёнщину, перестаньте размениваться на мелочи, питайтесь жизненными наблюдениями и обогащайте ими читателя.

Кончив речь, Белинский обычно откидывался на спинку дивана и начинал вертеть в своих маленьких белых руках табакерку. А Некрасов сидел, сгорбившись, и молчал, погружённый в свои думы.

Иногда их беседы затягивались до часа, до двух часов ночи. Остывший самовар стоял на столе, домашние уже все спали. А они говорили о литературе, о её назначении служить народу, о жизни, о борьбе за прогресс, о разных других предметах.

Белинский видел в Некрасове натуру одарённую, но понимал, что ей недостаёт развития и образования, и он старался помочь ему, вывести на правильный путь.

Некрасов после таких бесед долго бродил по ночным, пустынным улицам Петербурга; столько новых мыслей и чувств пробуждали в нём беседы с великим критиком, дорогим и любимым человеком!

Однажды - это было морозной зимней ночью - Некрасов возвращался от Белинского. В этот вечер они говорили о комедии, которую Николай Алексеевич переделал из романа Квитки-Основьяненко «Жизнь и похождения Столбикова». Некоторые эпизоды этого романа глубоко тронули Некрасова, особенно те, что относились к истории Настеньки - незаконной дочери помещика, которую насильно выдали замуж за деревенского парня Сидорку.

- Здесь сюжет для целой повести, - сказал сегодня Белинский об этом отрывке, и Некрасов был с ним согласен.

Сейчас он медленно шёл по улице, думая о романе, о судьбе Настеньки, о множестве таких же загубленных жизней, о своей комедии. Некрасов дошёл до Адмиралтейства, спустился к Неве. Она лежала широкая, белая, неподвижная. Над рекою стоял медный всадник, бронзовой рукой натянув поводья вздыбленного коня. А за его спиной подымались силуэты домов, и в каждом - своё счастье, своё горе, и, конечно, куда больше горя, чем счастья.

Некрасов побродил по набережной, потом повернул на Невский. У Загородного проспекта его догнал извозчик. В синей поддёвке и высокой шапке, молодой, но уже бородатый и степенный, он натянул вожжи и предложил Некрасову:

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.