Живая степь

И вот я снова тут. Когда за околицей станицы я свернул знакомой тропкой к стоящему на отшибе одноэтажному на высоком цоколе дому, низко над головой раздался посвист утиных крыльев. За ветками деревьев птицы не было видно, но едва я толкнул калитку и вошел во двор, как прямо с неба, неуклюже, тормозя крыльями, шагах в пяти передо мной плюхнулся огненно-рыжий огарь, довольно редкая по нынешним временам утка, тем более в разгар осенней охоты. Переваливаясь с боку на бок, он неторопливо пошел впереди, все время кося в мою сторону, не то опасаясь меня, не то проверяя, иду ли следом. Я бросил ему кусочек хлеба. Огарь на ходу подхватил угощение, но не остановился. Так мы и шли до самого дома: я отщипывал и бросал кусочки хлеба, он подхватывал и глотал их. У крыльца его поджидало несколько крякв и экзотически наряженных американских мускусных уток. Они дружно загалдели. В лужице около водопроводной колонки они попили водицы и всей компанией побрели куда-то по своим утиным делам.

Я прошел к клеткам: знакомые все лица. И орлы, и совы, и филин. И стрепеты, ферму которых Нечаев надеется создать. И даже сурок Бобка встал в свою обычную позу, выпрашивая угощение. В просторном загоне Рыжика появилась подружка – грациозная косуля. Сама прибежала из леса. Увидев незнакомого человека, она бросилась в густые заросли в противоположном конце, а Рыжик напрягся струной и, суча ножками, пошел прямо на меня. Его дурацкую манеру острыми рожками встречать каждого, кто посягает на отведенную ему территорию, я знал по прежним временам и благоразумно ретировался.

Все в порядке, все осталось, как прежде.

И Нечаев не изменился. Он приехал с объезда часа через полтора. Шумный, веселый, в просторной куртке и широченных бесформенных брюках из бурого в зеленых и желтых цветочках вельвета. Когда-то такую расцветку называли «лягушка в обмороке», и успехом у покупателя она не пользовалась. Борис Алексеевич узрел в головотяпском детище текстильщиков положительные качества.

– Вельвет не шуршит и не распугивает дичь. Его дикая расцветка – лучшая маскировка. Да к тому же хлопок – не синтетика. Получается идеальная одежда для охоты.

– Света! – кричит он жене. – Сегодня в честь гостя устроим праздничный обед.

Он всаживает в свою старенькую одностволку патрон и спрашивает, кивая на пасущихся в конце двора кур:

– Вот та, рябенькая, пожалуй, самая аппетитная?

И тут же грохает в нее из ружья и попадает, обратив истошно кудахтающую компанию в паническое бегство.

– Лучше было ее поймать, – сомневаюсь я.

– Кто поймает? Они же тут совсем одичали. Даже ночуют не в сарае, а на деревьях. Вот дикие животные – те поспокойнее.

Не каждому удается до шестидесяти лет сохранить непосредственность и оптимизм, присущий юности. Наверное, и многотрудная работа ему не в тягость потому, что не растратил этих замечательных качеств.

Не о каждом человеке скажешь: он счастлив в своей профессии. И чаще всего причина беды – в неверном выборе. Борис Алексеевич с выбором не промахнулся, как не промахивался, стреляя влет в свои редкие охоты. Правда, с точки зрения современного профориентирования строился его выбор на чистой случайности. Родился он в городе Новочеркасске в семье педагогов. Мать преподавала рисование, отец – математику.

– Был типичным чеховским человеком в футляре, с той лишь разницей, что сына имел.

Когда Боре исполнилось восемь лет, ему на день рождения подарили фотоаппарат, как оказалось, с испорченной фокусировкой. И трудно понять, почему с этой неуклюжей и бракованной камерой он решил освоить один из самых сложных видов съемки: фотоохоту. Изданная до революции иллюстрированная фотографиями и рисунками книга «Рассказы из жизни животных» только подлила масла в огонь: там был помещен снимок коровы, почти как живой. И он поставил цель: научиться снимать не хуже. А потом был кружок юннатов при Дворце пионеров и фанатично влюбленная в природу его руководительница Ксения Евгеньевна Сапрыкина. Эту любовь она постаралась привить всем своим подопечным и трем собственным детям-юннатам.

Война помешала Нечаеву поступить на биофак сразу после школы. Но, демобилизовавшись, он тут же осуществил давнюю мечту. Учился на дневном отделении, работал лаборантом на своем же факультете. И после защиты диплома вот уже тридцать лет занимается благороднейшим делом: способствует приумножению дикой природы.

Об увлечении Нечаева фотографированием животного мира хочется сказать особо. Когда-то случайная фотокамера помогла ему определить жизненный путь, сейчас съемки, по сути, являются его второй профессией. О качестве и характере его работ можно судить по публикуемым сегодня снимкам. Трудно поверить, что все они сделаны на природе, обычной, а не длиннофокусной оптикой, по большей части древней (начало века!), громоздкой деревянной камерой с растягивающимися мехами, которую он как-то реконструировал и приспособил под формат современной пленки. Надо быть следопытом, чтобы найти гнездо, допустим, кулика-ходулочника или совы-сплюшки, но нужно быть в десять раз большим следопытом и знатоком психологии животных, чтоб с расстояния в метр, а то и полметра отщелкать подряд десяток-другой цветных слайдов из семейной жизни пугливого создания, которое числится в Красной книге.

Я видел, как это делается.

Сырым, заросшим высокой крапивой и ежевикой леском мы вышли к заболоченному озерку, скорее даже бочажку, поросшему осокой и камышом. С нашей стороны к озерку тянулся глухой дощатый забор, конец которого упирался в несуразную кособокую будку на сваях, обитую кусками брезента, жестяными консервными банками, крышками, с кусочками стекла, вставленными в щели доски. Еще в лесу Нечаев попросил не разговаривать. И дальше мы объяснялись жестами. Перед будкой мы разулись и босиком, чтоб не топать каблуками о дощатый настил, поднялись внутрь.

Борис Алексеевич отодвинул кусок брезента, и через стекло, прикрывавшее дыру в стене, я увидел озерко и его обитателей. Метрах в десяти от нас на кочке сидел болотный лунь. Видимо, он хорошо пообедал, выглядел сонным и время от времени перебирал и поправлял перья. Двум десяткам крякв он был неопасен – добыча не по его силам, – но на всякий случай они выставили по дуге метрах в пяти-шести от кочки дозорных, и ближе этой невидимой линии никто к хищнику не подплывал. Ньгрки и водяные курочки, те жались к спасительным зарослям в дальнем углу озерка. А прямо под нами, метрах в пяти, по колено в воде вышагивала взад-вперед серая цапля.