Жаркое время – Саратан

Да, в Самарканде есть оазисы. Один из них мне показал коренной самаркандец, профессор истории и известный узбекский писатель Юрий Николаевич Алескеров.

Оазис находился в старом Самарканде, некогда тесно примыкавшем к древнему центру – Регистану и оттесненном ныне от него новыми зданиями. В узком старинном переулке, за небольшой голубой дверью, врезанной в плотный, чисто выбеленный и по традиции глухой дувал. Белый коттедж, уютный дворик, скрытый под кружевным зеленым сводом из многолетних виноградных лоз, цементный хауз – водоем размером в две обычные ванны. Благословенная прохлада, запах роз и воздух, чистый, как в высокогорье. Вот ведь умеют люди жить в этой жаре без новомодных кондиционеров. Арык, и тень зеленой кроны, да стены хижины из кирпича или пахсы – тысячелетний опыт предков.

– Добро пожаловать, друзья! Алейкум ассалам! – С первого шага за порог вы друг хозяина. По человеческому древнему закону: друзья моих друзей – мои друзья. У него их много – русские, казахи, украинцы, латыши, кто только не входил в этот дом! А Алескеров и хозяин дома, Матлюб Хотамович, – друзья давнишние. К тому же Юрий Николаевич дружил еще с отцом Матлюба – Хотамом Самибаевым.

Хотам, сын бедного дехканина, был ровесником века – в 1917 году ему исполнилось семнадцать лет. Шла революция. Юношу, выросшего в бедности, не нужно было агитировать. Через год он вступил в партию, взял винтовку и стал бойцом отряда ЧОН. Потом работал в управлении милиции, в облисполкоме, советских и партийных органах – всю свою долгую, трудную жизнь.

Вспомните притчу, где говорится, что человек должен вырастить сына... Старый Хотам мог умирать спокойно. Ибо оставил своему народу четырех сыновей, одну дочь и больше двух десятков внуков.

Судьба, обычная для многих родившихся в начале века. Семья обычная и по числу детей даже не очень уж большая для Средней Азии. И тем не менее Хотаму, право же, было чем гордиться: дети, все пятеро, стали учеными, кандидатами наук. Старший, Матлюб (он уже доктор), – медик-невропатолог. Ким – историк. Шавкат – экономист. Хуршед – философ. Дочь Кутфия – биолог. Хотам недаром прожил жизнь – сын пахаря, он создал клан ученых.

Вечер кончился, начиналась ночь. По лабиринту темных переулков мы пробирались к. Регистану, ориентируясь лишь на дальний свет. В этом районе, мне казалось, законсервировалось пыльное средневековье. Так же, как в древности, петляли переулки и упирались в неожиданные тупики. Так же тянуло кое-где кизячным дымом. Исчезли глиняные мазанки, но сохранились мощные дувалы, что превращали каждый дворик в маленькую крепость, в которой можно было выдержать не слишком долгую осаду.

Где-то поблизости журчал ручей и глухо взлаивали дремлющие на постах собаки. Город неспешно погружался в сон. И вдруг над крышами домов – цветные сполохи... И вдруг – отчаянные крики, конский топот, пронзительное ржание, сабельный лязг! В хаосе звуков мне послышался истошный вопль: «Монголы!»... Дальше мы шли уже по Самарканду 1365 года. Шли к освещенной факелами площади, где, окружив соборную мечеть, гудела многолюдная толпа и где сидевший на шатающейся лошади черный от пыли человек хрипло кричал, что к городу подходит конница семиреченских монголов, неисчислимая и беспощадная, как саранча, и что ведет ее Ильяс-ходжа, бывший правитель Самарканда, изгнанный местными эмирами и возвращающийся со стрелой мщения, наложенной на тетиву вражды...

Ильяс-ходжа шел к Самарканду не таясь. Он знал, что город беззащитен: войска ушли, а горожанам защищаться негде. У Самарканда нет крепостных стен, нет цитадели. Все городские укрепления разрушены еще при Чингисхане, который взял когда-то город штурмом и приказал лишить его возможности сопротивления на веки вечные. Ильяс-ходжа шел, как домой. Он ничего не собирался штурмовать, он собирался въехать в Самарканд на белой лошади. И не учел лишь одного – того, что думают об этом самаркандцы. А самаркандцы думали по-своему. Никто из них не горевал о проскакавших в панике Хусейне и Тимуре – они умели только драть налоги. Но и Ильяс-ходжа был нужен самаркандцам, как овцам волк.

Площадь тонула в дымном море света. Факелы прибывали непрерывно – пунктиры пляшущих огней текли ручьями по окрестным переулкам. Толпа росла и все плотнее заполняла площадь. Гонец, кричавший из последних сил, упал с коня. Тревожный гул стоял над площадью – люди чего-то ждали... И вот тогда на возвышении возле мечети поднялся юноша. Его узнали – Мауляна Самарканди, студент медресе. Юноша закричал, срывая голос:

– Сограждане! Наше спасение в наших руках! Беритесь за оружие! Я обращаюсь к вам, вельможи Самарканда! Кто примет на себя защиту города? Кто поведет нас в бой?

Толпа затихла. Но никто не отозвался: вельможи, знавшие Ильяс-ходжу, в бой не рвались, они рассчитывали откупиться.

– Ну, тогда я вас поведу! – крикнул студент. – Кто мне поможет? Кто пойдет со мной?

В ответ вся площадь взорвалась грозным криком. Если бы слышал этот крик Ильяс-ходжа, он призадумался бы на подходе к Самарканду...

Мухаммед Мусеви, написавший полвека спустя свою «Правдивейшую из летописей», утверждал, что в ту ночь студенту «принесли присягу десять тысяч безукоризненно вооруженных молодых людей». Истине это вряд ли соответствует – средневековый Самарканд со всеми пригородами имел не более двадцати тысяч жителей. Но добровольцев все-таки нашлось достаточно. Сформировал отряд ремесленников чистильщик хлопка Абу-Бекр Келеви. Стал боевым соратником студента опытный в воинском искусстве Хурдек Бухари – «храбрый стрелок из лука». Горожане, вступая в отряды, приносили присягу, текст которой сейчас может вызвать, пожалуй, улыбку: они клялись, что разведутся с женами, если не выполнят приказ начальника. По всему Самарканду собирали оружие. На окраинах выставили дозоры.

Улицы, выходящие из города, перекрыли высокими баррикадами. Знали, что конница на баррикады не пойдет, ибо для этого необходимо спешиться. А без коня монгол не воин. Лишь одну улицу оставили открытой, главную, самую широкую. В глубине города на ней поставили заслон – тысячу ополченцев под командой Мауляны Самарканди. А за дувалами с одной стороны улицы засели лучники Хур-дека Бухари, с другой – ремесленники, возглавляемые Абу-Бекром Келеви. Это была отличная ловушка, самонадеянный Ильяс-ходжа попал в нее, как гусь на сковородку.

Конная лава, обтекая город, нашла проход, не перекрытый баррикадой, и ворвалась в него на всем скаку. Всадники шли узкой колонной, стеснившись по два-три в ряд и обдирая стременами бока скакавших рядом лошадей. В глубине города они наткнулись на заслон и завязали бой, затормозив движение. Конница, запрудившая окраину, все еще силилась прорваться в город, задние напирали на передних. Обуреваемые жаждой грабежа, монголы втискивались в улицу, грудясь на ней в неимоверной тесноте, и наконец забили ее намертво. И тут на них из-за дувалов и с крыш домов шквалом обрушились стрелы и копья, камни и бревна, вилы и кетмени, топоры и молотки, факелы и горшки с горящей нефтью... Передовые сотни нападающих погибли быстро – от рук защитников и под копытами взбесившихся коней. Задние вырвались, давя друг друга и пробивая саблей путь среди своих..

Утром на следующий день монголы сделали еще одну попытку взять город приступом. На этот раз далеко не с прежним пылом... На третий день явилась делегация: Ильяс-ходжа требовал выкупа и обещал убраться восвояси. С парламентерами не стали разговаривать – непобежденные не платят дани.

Отбив врага без помощи эмиров, граждане Самарканда избрали городской совет во главе с организаторами обороны – Мауляной Самарканда!, Хурдеком Бухари и Абу-Бекром Келеви. И первым актом этого совета была отмена тех налогов, что шли в бездонную эмирскую казну. Отныне граждане платили налоги лишь на нужды города.

Жизнь постепенно возвращалась в колею. В городе вновь открылись лавки, мастерские, пошли, как прежде, караваны, разноголосо зашумел базар. Из тюрем выпустили узников эмира, скрылись куда-то стражники и палачи, порядок в городе поддерживали добровольные дружины. У Самарканда не было единоличного правителя, и это очень не устраивало мавераннахрских эмиров... Ранней весной 1366 года под Самаркандом стали лагерем войска Хусейна и Тимура.