Вехи сложного пути

В пору сложных раздумий В. Брюсов с гордой печалью провозгласил:

А мы, мудрецы и поэты,

Хранители тайны и веры,

Унесем зажженные светы

В катакомбы, в пустыни, в пещеры.

Но одна из задач советского искусства – как раз выносить эти «светы» из забвения, из музейных запасников в жизнь. И если присмотреться внимательнее к тому, как развивается наше искусство, то станет очевиднее, что сотворение нового обязательно связано с освоением, постоянным открытием заново прежних художественных ценностей.

В искусстве Ильи Глазунова этот процесс занимает очень важное место и во многом определяет характер творческих поисков мастера и их форму.

Творчество Ильи Глазунова связано со многими традициями прошлого, хотя их создатели нередко творили в разные века, а будучи современниками, часто полемизировали друг с другом.

Вспоминается образ Гоголя, воплощенный художником. Писатель изображен странствующим по Руси в лицезрении ее красоты и потрясающих сознание размышлениях о судьбах великого народа. Рядом с Гоголем – девочка. Зрители когда-то спорили о том, как называть ее, предполагались имена-понятия: Совесть, и даже дитя Гоголя, она же Россия. Но суть не в исчерпывающем литературном определении, а все в той же постоянно волнующей художника связи уходящего с наступающим, минувшего с будущим.

Чтобы осознать эту связь, ее значение для нашей жизни, не всегда достаточно одних лишь строго логических категорий. Нужны еще и едва уловимые душевные настроения, которые чуткий зритель сможет ощутить, всматриваясь в то, как чернеют линии на бумаге, как смотрит Гоголь...

Не случайны, конечно, и литературные симпатии Глазунова. Художник обращается к симфонизму прозы Достоевского, к изящной простоте строк А. К. Толстого, к Блоку...

В собрании сочинений Блока, вышедшем в 1971 году, иллюстрации Глазунова шли вслед за знаменитым портретом поэта, выполненным К. Сомовым – видным представителем дореволюционного общества мастеров искусств «Мир искусства». Такое соседство не только ко многому обязывает, оно и основательно экзаменует.

Глазунов выдержал испытание. И не потому, что приблизился к стилю мастеров «Мира искусства». Нет. Ему оказалось близким их понимание Блока, отношение к сокровищницам русской и мировой художественной мысли.

Но, естественно, в рисунках Глазунова есть новизна, а в ней неизбежны и отказ от известного и обретение до сей поры неведомого.

В книжной графике Глазунова меньше изящества в силуэтах, нет изысканных виньеток, филигранных заставок и концовок. Художнику, как в кинематографе, нужен крупный план, нужна повышенная выразительность цвета, которая лишь подчеркивается, когда вслед за радужным рисунком вдруг возникает черно-белая иллюстрация.

В работах на темы Блока Глазунов обратился к поэтическим образам, которые трудны для изображения то в силу особой духовной нематериальности, то потому, что в них все уже как бы нарисовано словом. И в тех и в других случаях, следуя хорошей традиции, Глазунов подписывает иллюстрации строками поэта, вынося графический образ на непосредственный суд читателя.

К лучшим иллюстрациям, на мой взгляд, следует отнести листы на темы: «Ловлю дрожащие, хладеющие руки; бледнеют в сумраке знакомые черты!..», «Вдали мигнул огонь вечерний – там расступились облака...», «Предчувствую Тебя. Года проходят мимо – все в облике в одном предчувствую Тебя...».

Словно вслед за напутствием Рериха Илья Глазунов отправился в дивные дальние страны, донеся их романтику до нового поколения зрителей.

С такой же увлеченностью художник обратился к примеру русского народного творчества. От древних окладов, от прялок, от кокошников, от резьбы, от кованых расписных сундуков вошли в искусство мастера красочность, удаль, сила и точность выражения чувств, умение образно совмещать в едином произведении, казалось бы, самые разнородные материалы.

Творчество Глазунова интересно и сложно. В исторических работах Глазунова драматизм нередко нарочито нагнетается, становится монотонным, невыразительным. К тому же художник часто повторяется в своих приемах, особенно стандартными стали глаза его персонажей, заостренность скул, иронично-страдальческий изгиб губ. Невзыскательный или малоподготовленный зритель находит во всем этом некую «духовность», некое «откровение» внутренней жизни героя и обманывается, потому что духовность эта слишком поверхностна и туманна. Веря в талант мастера, хочется сказать об этом прямо.