Вечером после дождя

Георгий Семенов| опубликовано в номере №897, октябрь 1964
  • В закладки
  • Вставить в блог

— Немножко... А он говорит, что я жухаю...

Девочка успокоилась. Она, видимо, думала, что будут ее ругать за новые «летающие колпачки», но мама не ругала, а бабушка пошла в сад за колпачками, а дядя улыбался, глядя на нее, и делал смешную рожицу... Все было хорошо.

Старая женщина, скинув заколенелую на дожде клеенку, босая прошла по комнате, печатая на крашеном полу тупо скошенные, медвежьи следы, сердито оглядела белую скатерть, цветы и, не поздоровавшись, прошла на террасу, спросив только хмуро:

— Собака-то не тронет?

Иришка убежала следом за ней и крикнула там:

— А скоро они высохнут, ба?

Старая вернулась и, оглядываясь в дверях, сказала внучке:

— Не тронь их там! Совсем картонка раскисла. Слышишь, Ира? А чтой-то, — сказала она дочери, смахивая со лба серые, намокшие волосы, — цветам-то порасти не даешь? Только раскроются — срезаешь.

— Так нравится, — сказала Рита, разглядывая следы на полу, огрубелые, шишковатые ступни старых ног, и крикнула девочке: — Слышишь, что тебе бабушка говорит? Пусть высохнет картонка!

Саша ушел на террасу, беспокоясь опять за собаку, которая снова стала выть. Рита смотрела на мать.

— Дождь-то какой, намокла? — спросила она. — Мне бы сказала...

— Я тебе, Рита, все сказать-то хочу, только о другом, не об этом... Это-то ладно.

— Ну, мама, — сказала Рита. — Ну что! Ну, что ты, как маленькой мне, слышала, надоело.

Мать ее, не узнавая Сергея, молча уставилась в окно на ливень, который утихал, и ее выцветшие, сухие губы были сдвинуты плотно, как у мертвой, и страшно было слышать ее осевший, с хрипотцой, медлительный голос.

— Я тут на террасу-то шла, вроде бы гвоздь ногу царапнул, — говорила она хмуро и озабоченно. — Надо найти и заколотить. Ира босая ходит да и ты тоже. Вот тут где-то, у порожка... И больно так царапнул.

После дождя похолодало. На стеклах стыли крупные капли. Капли были ясные, и в каждой из них отражались клочьями желтое небо и зеленые тополя.

Приближалось время, которого ждали она и он, и ома строго поглядывала на него, а он знал и понимал этот строгий взгляд решившейся на все женщины, и у него торопилось сердце: смотрела она на него, как будто ворожа, как будто нагнетая решимость и страсть. И оба они знали, что впереди неизбежное, и уже ничто не отвлекало их от мысли об этом неизбежном и желанном... Она его видела перед собой всем сердцем, сознанием, всей своей кожей чувствовала его присутствие, его красоту, забыв об обидах: так иногда спросонья, утром, не открывая глаз можно увидеть не синие, поблекшие обои, а синее небо и зеленые облака тополей. И даже больше, чем небо и деревья: это не повторится, а тополя будут стоять за окнами, когда Сергей опять навсегда уедет, и небо по утрам будет непроницаемо-синее и спокойное... Странное чувство владело ею. Все ей мешало: старая мать, дочь, нетерпеливый и беспокойный парень, который никак не мог угомонить своего рыжего Чарли, и было у нее такое состояние, будто она навсегда, на всю жизнь покидает мать и дочь, и этот людный дом, в котором не нашлось ей места, проклятый этот дом, в котором воет собака, в котором скрипят половицы под ногами матери и торопливо стучат детские шаги, — все это мешало сейчас и было, лишним, ненужным, раздражающим, и не было ей жалко ни этого дома, ни матери, ни маленькой дочери, все это отмерло в душе, и осталась одна только страсть, одна тоска по любви, и она ждала Сергея, его каких-то решений и действий и лишь в этом ожидании жила, как приговоренная.

Саша слонялся по комнате, говорил о собаке, литые сапоги его глухо бухали по полу. Ему надоело вынужденное безделье, он не видел нужды оставаться здесь ночевать и говорил об июньских коротких ночах, о ранней завтрашней заре и ругал себя (в который уж раз!) за то, что забыл дома свисток, как будто это было очень важно — иметь при себе свисток. Но он уверял, что это действительно очень важно, потому что Чарли привык уже слушаться свиста и подходить на сдвоенный сигнал того самого, оставленного дома рогового свистка, из которого он вынул горошину, а свист, издаваемый губами, ему нипочем.

Все это раздражало Сергея, и он с нервной зевотой сказал ему:

— Дурак он у тебя. Бить его надо как следует, плетью учить, а не свистком.

  • В закладки
  • Вставить в блог
Представьтесь Facebook Google Twitter или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.

В 4-м номере читайте о знаменитом иконописце Андрее Рублеве, о творчестве одного из наших режиссеров-фронтовиков Григория Чухрая, о выдающемся писателе Жюле Верне, о жизни и творчестве выдающейся советской российской балерины Марии Семеновой, о трагической судьбе художника Михаила Соколова, создававшего свои произведения в сталинском лагере, о нашем гениальном ученом-практике Сергее Павловиче Корллеве, окончание детектива Наталии Солдатовой «Дурочка из переулочка» и многое другое.



Виджет Архива Смены