Замечательно удавались Анне Семеновне образы совсем простых, нередко безымянных людей, вроде «Ивана Непомнящего» (позже имя его было установлено), «Женщины в платке», просто «Человека», а также ее помощников: резчика по дереву И. И. Беднякова и мастера художественного литья Г. И. Савинского.

Несколько слов о личности Анны Семеновны. Она обладала теми редкими достоинствами, которые в полном наборе можно встретить разве что в юбилейных речах и некрологах, допускающих любую степень преувеличения: бескорыстием, неподкупностью, кристальной честностью, правдивостью, прямотой, независимостью, смелостью, добротой, щедростью до последнего грошика и, главное, цельностью, исключающей разнобой в чувствах, мыслях и поступках. Перечисленного уже достаточно, чтобы в соглашательском, прагматическом мире человеку было очень трудно жить. А Голубкина была еще нетерпима, аскетична, бескомпромиссна в личных и общественных отношениях. Она порывала с самыми близкими людьми, если в общении возникал даже чуть слышный фальшивый звук. Когда на собрании скульпторов после Октябрьской революции послышались визгливые голоса, требовавшие разных привилегий и гостинцев, Анна Семеновна сказала: «Не надо предъявлять никаких требований к новой власти, нужно, чтобы она окрепла». Это не вызвало расположения к ней коллег, а ее обрекло на полунищенское существование до конца дней.

А было время, когда она могла стать богатой, ну, хотя бы надежно обеспеченной. Ее единственная персональная выставка, открывшаяся на исходе 1914 года в Музее изящных искусств имени Александра III, имела огромный успех. Игорь Грабарь, фактический директор Третьяковской галереи, хотел приобрести много работ. Но Голубкина заломила такую цену, что Грабарь сразу отступился, разразившись не делающей ему чести тирадой: «Просто несчастье эта босяцкая гордость». Ту же «босяцкую гордость» проявил и Коненков, единственный скульптор, которого можно было поставить рядом с Голубкиной. Оба руководствовались не жадностью или плебейской гордостью, а высоким уважением к своему искусству. Какому-нибудь иностранцу отваливали, не торгуясь, любую сумму даже за посредственную работу, а своих, считалось, можно купить задешево. Ряд первоклассных скульптур Голубкиной уже находились в Третьяковской галерее, но за них была уплачена достойная цена, и она считала всякую уступку тут унижением для своего цеха. Но ее выставку посещали ежедневно тысячи людей, и поступления от продажи билетов составили значительную сумму. И вот всю ее, не оставив себе ни копейки, нищенски бедная Анна Семеновна пожертвовала в пользу раненых — шла первая мировая война. И, совершив, просто и деловито, этот самоотверженный акт, вернулась в свою нетопленую мастерскую.

О внешности Анны Голубкиной существует множество противоречивых сведений. В молодости все находили ее статной и красивой, позже мнения разделились: одни еще видели в ней красоту, другие же говорили лишь о темном пронизывающем взоре и чудесной, доброй улыбке, преображавшей суровое лицо. К старости большинство видело очень высокую, худую, плечистую, мужеподобную женщину с пергаментной, серой, проникотиненной кожей лица, освещаемого редкой уже улыбкой. Молодую Голубкину написал В. Маковский (картина «Вечеринка»), остался ее графический автопортрет, недавно, в день открытия мастерской — музея Голубкиной, сын скульпторов Ефимовых преподнес в дар хранилищу рисованный портрет Анны Семеновны, выполненный его матерью Н. Я. Симонович-Ефимовой, осталось много фотографий, но, главное, есть изумительный графический портрет Ульянова, сделанный им по памяти — сильной, цепкой и неподкупной. Анна Семеновна была прекрасна — и лицом, и статью, и время бессильно уничтожить такой лепки лицо, такое совершенство костяка.

Голубкина скончалась в Зарайске в 1927 году, не завершив работу над самым трепетным своим созданием «Березка» — девушка в первом цвету и над бюстом Льва Толстого. Это поразительная скульптура.

Лев Толстой никак не давался художникам. Пожалуй, лучший его портрет сделал Крамской, но тогда Толстой еще не был вполне Толстым. Он довольно молод, чернобород, это не тот седобородый старец, каким он врезался в сознание каждого. А разве это обязательно? Василий Розанов писал, что каждый человек в какой-то период жизни оказывается как бы наведенным на фокус, это относится и к внешности, и к внутреннему состоянию. Поэтому, глядя на портрет или фотографию, можно сказать: это еще не Чехов или это уже не Гончаров. Иные люди оказываются в фокусе в молодые годы, иные посреди жизненного пути, иные в старости. Толстой сфокусировался в преклонных годах. А Толстой Крамского сам еще не уверен, что он тот Толстой, к каждому слову которого прислушивается весь мир, в нем нет окончательной, последней значительности.

Толстого в фокусе пытался не раз изобразить И. Репин, но создавал лишь жанровые картинки. Вот Толстой — добрый семьянин, он сидит за столом рядом с Софьей Андреевной, поигрывая какой-то рюмочкой (Лев Николаевич от души потешался над этим своим изображением), вот Толстой пашет, совсем как настоящий, но понарошку, а вот Толстой — босоногий пейзанин, смотреть на это неловко. Особенно беспомощны попытки в графике; невольно вспоминается чеховское: рисунки Репина — это рисунки ленивого, непроспавшегося, но претенциозного человека.

А вот Голубкина вплотную приблизилась к Толстому его высшей поры, ведь у него не было угасания, был взлет и разом — смерть. Сколько в ее Толстом стихийной силы, сколько «нрава», как мощна непропорционально большая рука с указательным пальцем, приставленным к виску, словно пистолетный ствол; как он взъерошен, встопорщен, этот неукротимый старик! И почти физически ощущаешь могучую работу его мысли.

Через пять лет после смерти Голубкиной душеприказчики — сестра Александра и племянницы — передали в дар государству согласно воле усопшей всю ее коллекцию — более ста пятидесяти работ. Дар был благодарно принят, и в помещении бывшей квартиры-мастерской скульптора открылся музей ее имени. - И как же хорошо, что Анна Семеновна не любила расставаться со своими работами! - Лишь малая часть ее творческого наследия осталась в Третьяковке, Русском музее и частных собраниях.

Беда грянула в 1952 году. Выяснилось, что творчество великого русского скульптора, патриота до мозга костей, участницы революционного движения, имело единственной целью искажение образа советского человека и досоветского тоже. Открытие сделал кукольник-монументалист Вучетич, зерно упало в благодатную почву — музей-мастерскую закрыли. Почти в одно время закрыли и уникальный Музей западной живописи, последний, очевидно, за искажение человека буржуазного мира.

Только в 1972 году тяжелое обвинение было снято, и музей решили восстановить. Еще раньше были реабилитированы Мане, Ренуар, Моне, Дега, Сислей, Сезанн, Тулуз-Лотрек, даже причудливые Матисс и Дерен, и примкнувший к ним Пикассо, но их бывшее обиталище было занято Академией художеств. Импрессионисты, постимпрессионисты и «дикие» разделились между Москвой и Ленинградом, единой коллекции не стало.

Собрать работы Голубкиной оказалось делом вовсе не простым. Руководствуясь, надо полагать, самыми лучшими намерениями сохранить наиболее ценное, Русский музей и Третьяковка значительную часть работ Голубкиной вывезли и упрятали в свои запасники. И когда, наконец, к великой радости москвичей, музей Голубкиной открылся, в нем не оказалось многих, в том числе лучших, ее скульптур. Призыв вернуть их законному хозяину, прозвучавший со страниц «Советской культуры», остался без ответа. Но здесь мы порываем с обителью искусства и вступаем в державу уголовного права. А кончить свой рассказ о Голубкиной мне хочется словами скульптора Ефимова: «Если бы меня спросили: «Знали ли вы гения?» — я бы сказал: «Голубкину».

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.