То была его новая, только что открывшаяся страсть. Через несколько дней, казалось, он уже знал о двигателе, о системе зажигания и прочем столь же дотошно, как и мой приятель, инженер с завода малолитражных автомобилей. Вместе с ним Василь лазил под машину, обследуя сохранность кардана и выхлопной трубы, а по вечерам отдыхал вместе с нами у костра... Блики пламени освещали его загоревшее, веснушчатое лицо, тонкие, резко очерченные губы и прилипшую к ним сигарету...

Странная черта: Василь ни разу не спросил нас о нашей обычной жизни, не расспрашивал о Москве. Это, очевидно, было вне его реальных представлений; для него мы существовали постольку, поскольку находились рядом с ним. Он слушал наши разговоры, не влезая в них и обнаруживая удивительную тактичность, когда мы заговаривали о делах. В такие минуты он как бы уходил в тень: сидел, нахохлившись, с потухшей сигаретой во рту и прищуренными глазами: вроде спал.

Предпочтение он отдавал моему приятелю-инженеру. Ради него он мог, что называется, расшибиться. И чувствовал себя счастливейшим человеком, копаясь в его машине.

Василь был очень печален в то утро, когда мы покидали стоянку. С хмурым видом он пришел рано утром, принес лукошко ренклодов и, покуривая и поплевывая, стоял в стороне, наблюдая за нашими сборами.

Покачиваясь на ухабах, машина пошла через луг. Василь стоял неподвижно, он даже не помахал нам рукой на прощание... Мне надолго запомнилась эта маленькая фигурка в обношенной одежде, провожавшая нас понурым взглядом.

И грустно же мне было в ту минуту!

Как он стал Василием Михайловичем

В этом году я привез Василю его фотографию, сделанную прошлым летом, сказал ребятишкам, чтобы они известили Василя о нашем приезде. Пришел он поздно вечером.

Я не узнал его. Исчезли напрочь веснушки с его лица, он не щурился, не плевался. То мальчишеское, что еще присутствовало в нем в прошлом году, ушло навсегда. Передо мной стоял маленький, все такой же гибкий и мускулистый, не подросток и не юноша, а мужчина, хвативший всякого в жизни. Появилась степенность, медлительность; чувствовалось, что он полон собственного достоинства и заработал право на него...

«Чем?» — думалось мне.

В тот вечер мне не удалось поговорить с Василем: надо было устраиваться. Василь, против своего обыкновения, не предложил своих услуг. Он стоял, заложив руки за спину, и насвистывал что-то сквозь зубы с видом человека, для которого все наши дела по устройству — суета сует и ничего больше.

Признаться, мне почему-то стало неловко называть его по-прежнему Василем. И он ничуть не удивился, когда я сказал:

— Василий Михайлович, пожалуйста, помогите мне вбить колья палатки.

Он кивнул и не спеша принялся за работу. Сделав ее, Василь удалился неторопливым шагом, все так же заложив руки за спину и насвистывая сквозь зубы.

— Ну и ну! — сказал мой приятель-инженер.— Видали, во что превратился малец?

Пришел Василь вечером дня через два.

— Что-то вас не было видно? — осведомился я.

— Дела,— сказал он очень как-то обыкновенно.

Я достал фотографию, передал ему. Василь бросил на свое изображение мимолетный взгляд, положил в карман, помолчал и сказал:

— Меня в прошлом годе какие-то ленинградцы фотографировали. Тоже мальчишкой вышел.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.