Тяжелое счастье

Юрий Власов| опубликовано в номере №972, ноябрь 1967
  • В закладки
  • Вставить в блог

-... Чемпиону, Андрюша, ничего не прощают. Он сгусток воли. Он всегда победа. У него нет слабостей. Ты не смеешь болеть. Не смеешь быть в плохой форме. Публике безразлично». Если «баранка», она свистит, топает. Сильных не жалеют. Сильных никогда не жалеют! Выше голову, Андрюша! Назло! Потешил - и точка!... Ну, ну, не дури. Очнись! Понюхай-ка нашатырь. Да живее, живее!... «Зачем я опять спутался с «железом»? - думал Андрей, послушно вдыхая нашатырь. - Кто неволил?.. Я свое отдал спорту! Зачем мне это?.. Струсил. Струсил. Трус!» Толмачев на ходу встряхивал ему набухшие мышцы рук. Поспешно вытирал полотенцем скользкую горячую спину и бубнил сердито:

- Неужели я обманулся в тебе? И ты не такой? И не дашь сдачи!... «Сдачи? Но ведь я не увиливаю, - подумал Андрей. - Просто не могу. Срываю штангу с груди резко - весь вкладываюсь. А она выше головы не идет. Стынет. Согласен, должен. А не идет. Стынет в рунах...» Толмачев властно остановил Андрея. Закинул ему голову, натирая виски нашатырем. Грубо потянул за шею к полу. Андрей покорно согнулся. И Толмачев жесткими, сильными пальцами помассировал затылок. Вытер затылок и подмышки влажным полотенцем. Столпились зрители. Пустые, без отзвука взгляды. «Даже не тревожные, - подумал Андрей, стараясь дышать ровнее. - Только любопытство. Словно я под поездом и всем интересно, каким я стал». Малютин расчистил дорогу. И они снова зашагали по узкому коридору. Малютин вслух отсчитывал секунды трехминутного перерыва. «Разве это честная игра? - думал Андрей. - Раз оступился - и все пропало?! И ты посмешище или объект жалости. Да, вот оно - лицо долга! Махнул бы сейчас на все - прощай. А не смею! Долг! Лицо долга - вот оно, вплотную. Жесткое, неумолимое!» Шантарин ловко подставил стул. Велихов уселся верхом. Уткнулся в ладони, будто отдыхая. Думал: «Назавтра все газеты раззвонят: «Русский Велихов разнервничался и спасовал перед своим обычным весом. Русский Велихов - трус...» Что только не лезет в голову!... Здесь, в Штадтхалле, я, оказывается, не Велихов. Я уже долг и не вправе поступать, как заблагорассудится: я не Велихов - долг!» - Раскис? - подозрительно спросил Малютин, выпятив толстые, сытые губы.

- Встань, походи! - приказал Толмачев. - Еще законных полминуты. - И заметил презрительно Малютину: - Ему-то киснуть?

- Ты кто? - стараясь придать голосу суровость, спросил Шептицкий, - Знаменитый шестикратный чемпион Велихов...

- Давить их надо! - грубо перебил его Толмачев.

- Мне тоже пришлось не сладко, - зачастил, давясь словами, сухопарый Шептицкий. - Как Парсон в рывке достал, решил, труба мне. А Валька Юхлов? До последней попытки нос и носу с венгром...

- А я, я?! - выпалил маленький Шантарин. - Считаешь, легко, жрать месяц впроголодь, четыре килограмма в парной согнать - и на помост? Ты не теряйся, Андрей Васильевич. Под этим градом советов, реплик, заклинаний настроение Велихова менялось в доли секунды. То он ощущал необыкновенный подъем, то клялся навечно покинуть спорт. Он понимал, что потерял себя. Самое страшное, что может случиться со спортсменом. И лихорадочно перебирал знакомые образы и мысли, ища такие, которые всколыхнули бы волю. «Душно. Сбежать бы. Никуда больше не тронусь из дому. Видеть никого не хочу. Берите славу, все берите! Никому и ничего не хочу быть должным. Только оставьте мне мое. Я - это я. Хочу жить и никого не касаться. Почему не могу просто забыть все и спокойно жить?!. Почему столько мыслей и чувств примешиваю к спорту? Обыкновенному спорту... Боюсь слова «трус», и только?.. Почему мелочь - нулевую оценку - возвожу в принцип? И осечка для меня уже трагедия?.. Где корни этих «почему»? Вырублю их в себе. С ними больно жить... Честолюбие? Вырублю... Где? Где?.. Только бы найти! Прав Толмачев: надо быть грубее. Тогда проще. Много проще...» - Все! - сказал Толмачев. - Теперь или никогда!

- Ладно. В груди по-прежнему была пустота. Обреченно двинулся на сцену. И с каждым шагом стихал чей-то требовательный и назойливо повторяемый возглас: «Монт от радости хохочет!» Вдоль бетонных стен выстроились зрители, тренеры, атлеты. Со всех сторон зыбкие пятна с неподвижными точками - глазами. И с каждым шагом приближалась расплата - нулевая оценка. Андрей не знал, за что расплата. Но исступленно твердил. И казался себе больным, слабым. Шагнул на сцену. Ослепил резкий прожекторный свет. Зажмурился, отпрянув. Уловил движение в зале, вызванное его появлением. Поправил ремень: «Что ж, можете радоваться. Нет больше чемпиона Велихова. Есть трус Велихов». Полагал, что эти слова взбудоражат его «я». И ошибся. Направился к ящику с магнезией. «Последняя попытка, - думал он, исподлобья оглядывая зал. - И целая жизнь смажется позором поражения из-за трусости. Нулевая оценка - клеймо труса. Сам любил повторять это в назидание новичкам. И двадцать восемь рекордов - уже двадцать восемь бесцельных насилий над собою. И двенадцать лет выступлений - двенадцать лет бессмысленного труда и жестоких ограничений. Еще несколько десятков секунд, и вся эта спортивная жизнь окажется лишенной смысла». И опять мысли эти не взбудоражили. Лишь оставили на душе горечь. Подумал о зрителях: «Хорош спектакль, целая жизнь будет зачеркнута. А им - достойное развлечение...» Андрей размеренно натирал ладони магнезией. Очень долго, нарочно выигрывая время, в надежде все же найти опору в беге мыслей. Встал перед помостом. В темноте таился зал. Андрей угадывал его по смутному гулу. Взошел на помост. До штанги три неполных шага. Красный круг. Над ним чистенькая, сверкающая штанга. Маленькие щепочки под ногами. Заботливо смел их ногой. Расставил ступни под грифом. Подумал тоскливо: «Конец!» Примерился к грифу. Замер, собираясь. Подумал с отчаянием: «Вспомни, как побеждал раньше. Ну что было тогда в душе? Что?.. Что?!. Любил поединки - побеждал. Любил слыть сильным - и побеждал...» Андрей смотрел в темноту за белым прожекторным светом. И ему казалось, люди очень близко от него. Протяни руку... Подумал с горечью: «Оказывается, я - это я, только потому, что есть долг. Значит, действительно я скотина и трус. Ну, проиграю. Особенный я, что ли? Ерунда. Людьми и не такое забывалось. А тут ничтожный человек - Андрей Велихов - корчится. Расселись. Забавно им. А мне... мне - под «железо»! Человечность? Игра в «кто кого». А ты сам знаешь, что такое человечность? Весь твой двенадцатилетний подвиг постыден. Страх перед долгом твой подвиг. Все твои медали - награда трусу. А ведь ты был знаменитым Андреем Велиховым потому, что был страх перед долгом и жажда известности. И спорт любил, пока он грел. Что знаешь ты о настоящей любви?! Пока не поздно, докажи, что ты не животное. И все, что делаешь, освещено разумом. Докажи, что не страх перед долгом твой подвиг. Докажи, что ты человек. Не старая, стертая монета. Что побеждают любовью. Люблю жизнь. И приемлю ее такой - в терзании чувств, в осмыслении каждого шага. Верю, потому что разумею. Я буду первым. Не отступлю ни на шаг. Докажу, что человек сильнее «железа». Научись быть человеком, Андрей. Слышишь, научись». Велихов смотрел в зал, и на губах у него расползлась улыбка. Он уже знал: победа с ним. Он еще не прикоснулся к «железу», но уже не сомневался в этом. Штанга лежала под ногами. Он стоял над ней и, не стесняясь, говорил вслух: «Выжать! Выжать! Выжать!» Зал настороженно молчал. Равнодушно стрекотали кинокамеры. В ознобе ворочалось в груди сердце. И руки машинально втирали магнезию... Впоследствии Андрей не мог передать репортерам свои ощущения. В голове, рунах, спине, ногах была непомерная тяжесть. Одна большая душная тяжесть. Но эта тяжесть не стыла - поддавалась ему. Поддавалась очень неохотно. И он с каждой секундой словно погружался в кипяток. И еще помнил Андрей. Он по команде опустил штангу. В зале рев. Он отчаянно пытается сохранить сознание. Отчетливо запомнилась первая восторженная мысль: «Со мной уже бывало такое». А потом память проявила уже все подробности. И радостно-возбужденный путь в раздевалку. И блаженство на кушетке: можно расслабить мышцы и ни о чем не тревожиться. Что может быть лучше на свете: вот тан просто растянуться?!. И все в мире уже казалось гораздо проще, чем в минуты решающего подхода. Мысли утратили выразительность. И вскоре позабылись.

- Ну вот я и выкрутился, - сказал он тренеру.

- Нашел кому проигрывать. Андрей с наслаждением потянулся. Неужели он сомневался в успехе?.. Он знал, что такое держать себя в рунах.

  • В закладки
  • Вставить в блог
Представьтесь Facebook Google Twitter или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.

В 4-м номере читайте о знаменитом иконописце Андрее Рублеве, о творчестве одного из наших режиссеров-фронтовиков Григория Чухрая, о выдающемся писателе Жюле Верне, о жизни и творчестве выдающейся советской российской балерины Марии Семеновой, о трагической судьбе художника Михаила Соколова, создававшего свои произведения в сталинском лагере, о нашем гениальном ученом-практике Сергее Павловиче Корллеве, окончание детектива Наталии Солдатовой «Дурочка из переулочка» и многое другое.



Виджет Архива Смены