У Майи Борисовой есть стихотворение о художниках и о тех, кто принимает участие в их судьбе. О Теодоре Ван Гоге, всю жизнь платившем «по белым векселям Винсента». О Павле Михайловиче Третьякове, создателе знаменитой картинной галереи. «Где гений? Выше облаков, в лучах и молниях купаясь! А низом ходит Третьяков, его творенья покупает».

Здесь нет преувеличения. Ежедневно работая в конторе или на фабрике, Павел Михайлович находил время бывать на всех выставках, во всех художественных мастерских, а летом уезжал знакомиться с музеями Европы.

О русских ценителях искусства шла добрая слава. «Князь Щукэн» – называли в Париже русского купца Сергея Ивановича Щукина: его стараниями у нас в стране собрана лучшая в мире коллекция французской живописи конца XIX – начала XX века. Случалось, художнику было жалко отдавать какое-то полотно, и он пытался объявить его «неудавшимся», но никакая хитрость не помогла – глаз Щукина был зорок и безошибочен.

У каждой книги своя судьба, говорили римляне. И это же, конечно, относится к картинам. У картин, купленных Третьяковым и Щукиным, судьба счастливая: торная дорога вела их на выставки, в музеи – к зрителю. Иные же художники умирают в безвестности, не дождавшись признания. Порой слава приходит к ним сразу после смерти – так было с Модильяни, порой через долгое время. Но если душевный заряд, вложенный в творчество, был достаточно велик, признание приходит всегда – всегда находятся люди, умеющие увидеть и оценить прекрасное, не жалеющие сил и времени, чтобы донести его до народа. О двух таких живописцах, лишь недавно «открытых», о путях, какими их картины шли к зрителю, я и хочу сегодня рассказать. Имена этих живописцев – Ефим Васильевич Честняков (1874 – 1961 гг.) и Петр Петрович Фатеев (1891 – 1971 гг.).

Ефим Васильевич Честняков родился в Костромской губернии, неподалеку от Кологрива, в деревне Шаблово. окруженной густыми северными лесами, опоясанной речкой Унжей. О своем художественном развитии рассказывал: «Всем обязан Репину. Когда учительствовал в деревне, мои рисунки нечаянно для меня пропутешествовали к нему. Вот его слова: «Несомненные способности. Желательно, чтобы нашлись добрые люди, помогли бы ему выбраться, получить возможность учиться. Согласен принять в свою студию».

Честняков учился у Репина недолго. Умерла сестра, оставив двоих сирот, старики родители тоже ждали помощи. Пришлось вернуться в деревню – опять крестьянствовать.

«С весны до осени на земле, пока не выпадал снег», работал, не разгибая спины. Но довольствоваться этим не мог. Писал картины, сочинял и иллюстрировал сказки; три из них были изданы в 1914 году в Петербурге. Организовал детскую художественную студию, детский деревенский театр. Устраивал невиданные представления, в которых сам был и актером, и сценаристом, и музыкантом, и оформителем. В длинной холщовой блузе-халате шел из села в село с тачкой, на которой грудой лежали собственноручно сшитые детские бумажные костюмчики, а также «персонажи» и аксессуары будущих спектаклей: глиняные фигурки (Ефим Васильевич величал их то просто «глинянками», то гордо скульптурой), игрушечные печи, дома – целые глиняные города. Обходил деревню, звоня колокольчиком, сыпал прибаутками. На звон сходились крестьяне, толпами сбегались ребятишки. Представление сопровождалось игрой на тальянке и на свирели, стихами, песнями. Ефим Васильевич пел, дети подтягивали: он раздавал им свистульки, учил нехитрым припевам.

Порой подтрунивал над собой, усмехался: «Он трудился многие годы, окруженный хором муз, и носился по народу с грузом созданных искусств». И тем не менее воспринимать его иронически невозможно. Когда думаешь о его работе с детьми – нет, не о работе, о жизни, отданной детям, – вспоминается один из замечательных педагогов XX века, Януш Корчак. А передвижные представления на деревенской тачке – не перекликаются ли они с теми театрализованными действами, которые были характерны для первых лет революции? К Первому мая в Охотном ряду вырастали фанерные, расписанные цветами домики, деревья в центре Москвы наряжали в разноцветную кисею, скульптор Иван Ефимов выезжал на Красную площадь в разрисованном фургоне, давал кукольные представления.

Я вспоминаю об этом, чтобы доказать: Ефим Честняков не был чудаком, живущим в выдуманном мире; он остро чувствовал токи времени. Недаром в его бумагах сохранилось удостоверение преподавателя художественной студии Пролеткульта.

Постепенно его имя обросло в Шаблове легендами. И сейчас, через пятнадцать лет после его смерти, в этот день на «Шабловских Альпах», пригорке у ручья, куда Ефим Васильевич любил ходить с ребятишками, собираются жители деревни и поют сочиненные им частушки. Во время войны к нему шли с надеждой и с горем – не предскажет ли судьбу воину? «Не кудесник я – художник!» – сердился Честняков.

Он и был художником, настоящим, большим художником. По многофигурности, легкости и убедительности композиции, свободе пространственных планов его полотна немного напоминают картины Питера Брейгеля. Только очень русского и ласкового.

Вот один из его холстов: возле рубленой избы сидят девочка с прялкой и мальчик со свирелью, а из леса идет к ним старичок с длинной седой бородой, с посохом и котомкой, в разношенных самодельных лаптях.

Я уже говорила, что Ефим Васильевич сам сочинял. Придумал сказку о мужике, нашедшем в лесу яблоко чуть не с дом величиной, сколько ни пытался увезти его – не мог, пришлось позвать всю семью, и стариков и малых детей; миром погрузили его на телегу, отвезли в деревню и всех накормили. И это же потом изобразил на холсте – через залитый лунным светом лес везут гигантское краснобокое яблоко. А рядом непременные участники совершающегося чуда – лесные птицы: тетерев и сова.

Всех накормить! С детства насмотревшийся на бедность, Честняков мечтал о «городах всеобщего благоденствия». Наиболее завершенное полотно цикла, носящего такое название, находится в Костромском областном музее изобразительных искусств. Это большой холст с десятками персонажей. Здесь и старик со старухой, и чудесная девочка с золотыми волосами, и лавка, в которой бесплатно раздают игрушки, и дети со сдобными кренделями, и люди, несущие огромные хлебы; здесь и прядильщицы, и подметальщики, и огородные чучела; и здесь же огромный, нарядный «Дворец изящных искусств».

Другое полотно – «Вход в город всеобщего благоденствия».

К его вратам толпой идут люди, стариков и детей везут на повозках, трубят трубы, и, встречая идущих, поют мифологические птицы радости.

В картинах Честнякова множество мелких бытовых подробностей, и все же его полотна никак не назовешь жанровыми, в каждой из них заключена глубокая и значительная мысль. При кажущейся простоте им свойственна отточенная законченность построения, гармоническая ясность ритма. В них есть удивительная непосредственность, незамутненность восприятия и непоколебимая вера в силу поэтических образов. Детская открытость сочетается в Честнякове со зрелостью мысли, со стремлением подчинить свое бытие высокой цели, достойной человека. Он пишет: «Множество людей делают что-то для своего пропитания, мало думая о более существенном, не случайном. Много ряби на поверхности вод, и ею-то занимается большинство. И душа исстрадалась, что мало делается для коренного воздействия на жизнь».

И вывод: искусство обладает способностью такого воздействия, искусство пробуждает в людях доброту и отзывчивость.

Ефим Васильевич Честняков почти всю жизнь прожил в Шаблове. Петр Петрович Фатеев родился, жил и умер в Москве. Честняков был крестьянином и сыном крестьянина. Фатеев родился в семье типографского служащего, учился в Высшем техническом училище, работал на заводе «Динамо» и одновременно занимался живописью.

Они не были знакомы и не знали друг о друге. Тем не менее, в их судьбах много общего. И прежде всего эта общность в том, что искусство было для них не средством, но формой существования.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.