Теплый вечер в Сокольниках

Вот и окна в комнатах зажглись.

Здесь живут мои друзья,

И дыханье затея,

В ночные окна вглядываюсь я...

В самом начале танца Алла скользнула взглядом по сухощавой, словно бы собранной в комок фигуре Жичина.

«Странный тип. Неужели он не понимает, что по всем правилам игры ему давно бы пора встать и уйти. А если понимает, то чего ждет?» – подумала и тотчас забыла про него. Забыла даже о Борисе.

Ритм захватил ее, и осталось только ощущение необыкновенной легкости в теле да мелькания каких-то пятен. Она закрыла глаза, и пятен не стало. Ничего не стало, кроме глуховатого голоса, который размеренно и властно уводил ее невесть куда.

Алла не сразу поняла, почему они сбились. А поняв, не поверила – Жичин пел. Пел свое, в пику им, о девушке, которая на позицию провожала бойца.

Борис запел громче, и они снова вошли в рисунок танца, хотя голос Жичина был пронзительнее и под крышей властвовали его слова:

И пока за туманами Видеть мог паренек, На окошке на девичьем Все горел огонек.

Алла тоже подхватила свою, московскую, и на несколько мгновений их дуэт взял верх:

Я люблю под окнами мечтать. Я люблю, как книги, их читать...

Забить же соперника совсем им оказалось не под силу. Он пел истово, одержимо, словно отстаивая свое право на существование. Голос по-молодому звенел, порой едва не срывался на крик и вдруг стал спокойным и даже задумчивым.

Борис перестал петь. Остановившись, замолчала и Алла.

– Музыканты хотят играть вальс, – сказал Борис. – А мне пора.

Но знакомую улицу Позабыть он не мог. Где ж ты, девушка милая, Где ж ты, мой огонек?

Последние слова прозвучали совсем тихо и неуверенно. В дверь просунулась голова Яшки-телефониста.

– Ни вы дурни сталы? – сочувственно спросил он. – Який шалман зробыли. Хотя б у гости зазвалы.

– Заходи, – с прохладцей сказала Алла.

Борис снял с гвоздя меховую куртку, одним движением сунул в нее руки, надвинул на голову капюшон. Алла подала рукавицы.