Такой талантливый…

Он был сегодня именинником – на днях защитил кандидатскую, что, впрочем, не составило для него особого труда, и он неподражаемо рассказывал забавные истории про своего научного руководителя и о процедуре защиты. Максима все поздравляли, и Борис Петрович позвал его к себе в лабораторию работать.

Борис Петрович скоро ушел. Веселье продолжалось без него. Элеонора вспомнила про Норвегию, где год преподавала, про ни на что не похожий язык. Максим заявил, что все это ерунда, что он может на спор выучить норвежское стихотворение. Все затихли. Элеонора прочитала длинный, странного звучания перевод. Максим тут же его воспроизвел. Произношение, правда, смахивало на английское, но... Элеонора развела руками. Все молчали, потрясенные. Максим выиграл пари.

Вот тогда я и пожалела, что Вадик не пришел. И поняла, зачем мне вдруг захотелось позвать его сюда. Я позвала его, чтобы познакомить с Максимом, потому что для теткиной компании Максим был то же, что Вадик для нас, и теперешний сорокапятилетний кандидат наук – это, быть может. Вадик в будущем. Мне вдруг стало грустно.

Но почему, собственно? Разве плохо быть Максимом? Кандидатскую защитил, остроумный, обаятельный, знает тысячу вещей...

Да, но почему ученым с европейским именем стал не он, «будущий Ландау», надежда факультета, а его бывший сосед по общежитской комнате – Борис Петрович? Он, как рассказывали, на первом курсе не обнаруживал никаких способностей, никто на него надежд не возлагал, тем более что ему в ту пору было уже двадцать четыре года, а не восемнадцать, как остальным студентам. Борис Петрович сделал карьеру головокружительную: через три года после защиты диплома совершил серьезное открытие, через десять лет стал профессором, а теперь зовет в свою лабораторию Максима. Интересно, помнит ли он, что у Максима списывал контрольные по математике?

Максим помнит. Поэтому сегодня он на спор стал учить норвежское стихотворение, искрился остроумием весь вечер – очаровал всех и выиграл ведь, выиграл пари! Максим чувствует себя победителем, а мне все время кажется. что за весельем он пытается скрыть свое поражение, сам себе боится признаться. что он побежденный.

Потому что он, надежда курса, так и не стал «вторым Ландау». Не стал даже Борисом Петровичем, которого теперь все считают талантливым исследователем. Удивляются его интуиции, смелости и фантазии. Но ведь на первом курсе в него никто не верил. Мало того, он сам признавался, что в ту пору не чувствовал тяги к физике. Но он заставил себя полюбить эту науку, воспитал работоспособность и вырастил собственный талант.

Почему же Максим, у которого было все – энергия, способности, перспектива, наконец, молодость и здоровье. – крупным специалистом так и не стал?

Я думаю, что у Максима не было посвятить всего себя главному делу жизни. И поэтому проиграл битву за собственный талант. Да, да, именно битву – ведь за талант надо бороться. Бороться с ленью одного – он не мог, не умел, с.разбросанностью. Бороться трудом. Одних способностей, пусть самых выдающихся, для таланта мало. Нужны огромная воля и сосредоточенность, нужна узда для самомнения, нужен постоянный тяжелый труд.

Не хочется, чтобы Вадик повторил судьбу Максима. Пусть у Вадика будет будущее, которое ему предсказывали. Пусть станет личностью, каких немного. Ведь у него есть для этого все данные, самые незаурядные способности. А на что он их пока тратит?

Конечно, Вадик в рекордные сроки выучит основы таджикской грамматики и поразит всех знакомых. Но по сравнению с профессиональными переводами его работа окажется ученической – будет не хватать знания тонкостей языка, опыта работы со словом. Но Вадик не пойдет к профессионалам, он не собирается становиться переводчиком. Так же, как не думал посвящать жизнь радиотехнике, собирая приставку к магнитофону. И неважно, что схема, до которой он додумался, давно известна и любой специалист сделает ту же работу в десять раз быстрее, – удивительно то, что сложный прибор собрал студент философского факультета. И снова Вадик на высоте. Хотя и философии он, как выяснилось, не хочет себя посвящать. Не потому, что философия ему неинтересна. Просто Вадик никогда не умел посвящать себя целиком чему-то одному, главному. Он как бегун на короткие дистанции – умеет собраться только на небольшой промежуток времени, и результаты поражают.

Но задумаемся: а на что же направлены эти результаты? Чтобы удивить товарищей по группе? Или чтобы просто быть первым?

«Хочу быть первым!» Что может быть благороднее такого желания? Первыми хотели быть и Коперник, и Магеллан, и Пири – открыватели и таланты во все времена. Вадик никогда не хотел быть первым среди первых. Он хотел быть первым среди дилетантов: физиком – среди философов, языковедом – среди энергетиков, артистом – среди нас, обыкновенных школьников.

Вспоминаю Косача, нашего въедливого историка, и думаю: «А вдруг из Вадика' и впрямь ничего путного не выйдет?»

Верить в это не хочется. Я еще и еще раз пытаюсь понять, почему же это так все с ним получается, почему он разбрасывается, не ставит перед собой высоких целей, почему боится потратить себя и свои способности на серьезное дело.

И вот какая странная мысль приходит мне: а не потому ли, что был он в школе слишком способный, что все так легко ему давалось, что окружающие слишком верили в него?

Разве не знаем мы вот такие, к примеру, истории? В школу поступил мальчик со способностями выше средних. Таблицу умножения он выучил моментально, задачки решил, диктант написал без ошибок, а остальные еще мучаются, соображают. Ему скучно. Он очень быстро понимает свое особое отличие от товарищей. Пусть не самый сильный, не самый красивый – зато самый способный, так говорят все. Слова с годами варьируются – способный, одаренный, талантливый, наконец – очень талантливый... Мальчик привыкает к этой этикетке, она как несмываемое клеймо принадлежности к касте избранных. И он начинает думать, как укрепиться в этом звании, старается удивить окружающих, показать свои необыкновенные возможности, кидается из стороны в сторону – все ему удается одинаково хорошо. Об уроках думает немного – можно и не заниматься, все равно нагоню, пока другие потеют. Ведь спрашивают со всех одинаково. Постепенно эта способность удивлять превращается в необходимость: нужно удивить, чтобы самоутвердиться, – вундеркиндств становится профессией...

Судьба одного ли это Вадика?

Почему-то стало престижным слыть не зубрилой-отличником, а бравировать собственной ленью – она только подчеркивает одаренность. Не посещать лекции, а на экзамене удивить преподавателя парадоксальным,

остроумным ответом, за который профессор, привыкший к затверженным из учебника фразам, простит поверхностность. Если что-то не удалось – не беда, единичный случай, я